Далглиш ответил, что, по его сведениям, Брайс не только не кормится от журнала, но, наоборот, вкладывает в него свои личные средства.
Реклесс сказал:
– Мистер Брайс, похоже, из таких, кто не боится, что его примут за гомосексуалиста. А на самом деле он как?
Это был вполне законный вопрос. Любые данные о подозреваемых представляют ценность, когда расследуется убийство. Потому что это дело явно приобретало именно такую окраску. Тем не менее Далглиш почему-то ощутил досаду. Он ответил:
– Понятия не имею. Возможно, слегка амбивалентен.
– Женат он?
– Нет, насколько, мне известно. Но мы ведь еще не докатились до того, чтобы автоматически подозревать каждого холостого мужчину за сорок?
Реклесс не ответил. Возвратилась мисс Далглиш с кофе на подносе, и он принял у нее из рук чашку с выражениями благодарности, но явно без охоты. Когда она снова вышла, он поднес кофе ко рту и стал отхлебывать, устремив мрачный взгляд на противоположную стену, где висела выполненная хозяйкой акварель «Шилоклювки в полете». Потом сказал:
– Они злобный народ, голубые. Не насильники, как правило, но злобные. А в этом убийстве есть что-то особенно злобное. Эта секретарша, хромоножка, она откуда вообще, мистер Далглиш?
Далглиш, ощущая себя студентом на устном экзамене, сдержанно ответил:
– Сильвия Кедж – сирота, живет одна в домике у Кожевенного спуска. Говорят, очень квалифицированная секретарь-машинистка. Работала главным образом у Мориса Сетона, но выполняла работу и для мисс Кэлтроп, и для Брайса. Я мало что о ней знаю, да и об остальных здесь тоже.
– На сегодняшний день ваших знаний достаточно, мистер Далглиш. А мисс Марли?
– Тоже сирота. Воспитана теткой. Сейчас учится в Кембридже.
– И все эти люди – друзья вашей тети?
Далглиш не знал, как правильнее ответить. Его тетка нечасто пользовалась этим понятием и, кроме одного лица, едва ли назвала бы кого-нибудь в Монксмире своим другом. С другой стороны, не станешь же отрекаться от соседей, когда над ними нависло подозрение в убийстве. И, подавив желание дать замысловатый ответ, что, мол, здесь знают друг друга близко, но не хорошо, он уклончиво сказал:
– Лучше спросите ее сами. Но, конечно, они все знакомы. Поселок маленький, кругом никого. Как-то они между собой ладят.
– Когда не убивают друг у друга собак и кошек, – заметил Реклесс. Далглиш промолчал. Реклесс добавил:
– Нельзя сказать, чтобы они сегодня так уж расстроились, верно? За весь вечер ни слова сожаления о погибшем. Казалось бы, писатели, кто-нибудь из них мог бы произнести по этому случаю надгробную речь.
– Мисс Кедж, однако, расстроилась, – возразил Далглиш.
– Это не от горя. У нее был шок. Настоящий клинический шок. Если к утру ей не будет лучше, надо, чтобы кто-нибудь съездил за врачом.
Он, разумеется, совершенно прав, подумал Далглиш. Типичный нервный шок. Что само по себе кое о чем свидетельствует. Конечно, такое сообщение может человека потрясти. Но если оно для кого-то не новость, тогда вряд ли. А обморок под занавес выглядел вполне натурально, неподдельно и тем исключал преступную осведомленность.
Инспектор Реклесс вдруг встал с кресла, словно бы в недоумении посмотрел на пустую чашку в своей руке и аккуратно поставил ее на поднос. Сержант Кортни, лишь с минутным запозданием, проделал все то же самое. Похоже было, что они наконец собрались уходить. Однако оставалась еще одна вещь, которую надо было Реклессу сообщить. Один вполне достоверный факт, может быть, представляющий интерес, а может быть, и нет. Но Далглиш с досадой обнаружил, что говорить почему-то не хочется. А ведь предстоящие несколько дней и без того обещали быть достаточно трудными, чтобы еще из-за этого Реклесса заниматься болезненным самокопанием. Он решительно сказал:
– Относительно той поддельной рукописи. Вам, может быть, будет небезынтересно узнать, что, по-моему, я узнал, какой клуб там описан; хотя, конечно, отрывок слишком короткий, можно ошибиться – но похоже на «Кортес-клуб» в Сохо, владелец – Л. Дж. Люкер. Может, вы помните то дело? В пятьдесят девятом году Люкер застрелил своего компаньона и был приговорен к смерти, но кассационный суд отменил приговор, и его отпустили.
Реклесс задумался:
– Д-да, Люкера я помню. Судья Бротвик, кажется, вел это дело. «Кортес-клуб» – подходящее место, если кто хочет на кого-то навести подозрение в убийстве. На Люкера, например.
Он пошел к выходу, сопровождаемый безмолвной тенью – сержантом Кортни. Но у порога обернулся и произнес на прощанье:
– Я вижу, нам здорово повезло, что вы оказались здесь, мистер Далглиш.
И это прозвучало у него как оскорбление.
8
Контраст между освещенной жаркой гостиной и холодной темнотой осенней ночи был разителен. Шаг – и словно падаешь в черную бездну. В первую минуту, когда закрылись двери «Пентландс-коттеджа», Селию охватил слепой ужас. Мрак обступал, давил, плотный – не продохнуть. Как будто бы сам воздух загустел, и надо прокладывать в нем путь, и утрачено чувство дальности и направления. Отовсюду – справа и слева, спереди и сзади – в этой черной, мистической пустоте мрачно грохотал морской прибой, и ей было страшно шагнуть, точно мореходу, выброшенному на неведомое пустынное побережье. Земля под лучом фонарика, который зажег Лэтем и направил на дорожку, казалась нереальной и невообразимо далекой, как лунная поверхность. Не верилось, что на нее может ступить нога человека. Селия споткнулась и упала бы, но, к счастью, Лэтем неожиданно крепко ухватил ее за локоть.
Так они вместе и двинулись вверх по тропе. Селия, не предполагавшая, что придется возвращаться пешком, была в легких туфлях на высоких каблуках, ноги у нее то разъезжались на галечнике, то вязли в мягком песке, она тащилась за Лэтемом, как непослушный косолапый ребенок. Зато страх прошел. Глаза понемногу свыклись с темнотой, и рев прибоя, отдаляясь, становился с каждым шагом все слабее и глуше. Особенно ей полегчало, когда раздался ворчливый и будничный голос Брайса:
– Удивительная болезнь – астма. Такой был кошмарный вечер, человек впервые в жизни соприкоснулся с убийством – и вот пожалуйста, ни малейших симптомов! А в прошлый вторник совершенно, казалось бы, беспричинно – тяжелейший приступ. Правда, можно ждать реакции спустя какое-то время.
– Очень даже можно, – ядовито поддакнул Лэтем. – Особенно если Форбс-Денби не подтвердит вашего алиби.
– Подтвердит, Оливер, обязательно подтвердит! И боюсь, его свидетельство сочтут гораздо более веским, чем любые показания вашей дамы.
Обретя уверенность от того, что они рядом и по обычаю пикируются, Селия поспешила высказаться:
– Как это удачно, что здесь оказался Адам Далглиш! Ведь он всех нас знает. То есть не по книгам, а знаком со всеми лично. И вообще, как литератор, должен чувствовать себя среди нас в Монксмире своим человеком.
Лэтем раскатисто расхохотался:
– Ну, Селия, если вас так радует присутствие Адама Далглиша, я завидую вашим способностям к самообману! Кем вы его себе представляете? Эдаким джентльменом-сыщиком, который балуется на досуге расследованием преступлений? И беседует с подозреваемыми тоном изысканной галантности? Своего рода господин Керрадерс, герой унылой саги Сетона? Да он, милая Селия, продаст нас всех Реклессу с потрохами, если сочтет, что это к его выгоде. Страшный человек.
Он снова рассмеялся и крепко, так что стало больно, сдавил мисс Кэлтроп локоть. Он волок ее вперед, словно арестантку. Но она все же не решалась вырвать руку. Правда, здесь тропа расширялась, но под ногами по-прежнему были колдобины, камешки и песок. И если бы Лэтем не вел ее, она, спотыкаясь, оскользаясь и подворачивая лодыжки, давно бы отстала. А оставаться одной было страшно. Голос Брайса звучал как утешительное песнопение:
– Знаете, Селия, по-моему, Оливер прав. Далглиш – профессиональный следователь, один из умнейших в стране. А два томика стихов, выпущенные им, при всем моем восхищении, я думаю, ничего тут не меняют.
– Реклесс, однако, тоже не дурак, – все еще посмеиваясь, продолжал свои рассуждения Лэтем. – Заметили, как он сидел и помалкивал, болтайте, мол, языком сколько душе угодно? Я думаю, он за пять минут узнал от. нас больше, чем другие сообщили бы ему в ходе многочасового формального допроса. Когда только мы научимся держать язык за зубами?
– По-моему, это не имеет значения, нам ведь нечего скрывать, – возразила Селия Кэлтроп. Право, что такое сегодня с Оливером? Он очень неприятно себя ведет. Как пьяный.
Джастин Брайс возразил:
– Уверяю вас, Селия, у каждого человека найдется что скрывать от полиции. Именно поэтому к полицейским у всех двойственное отношение. Вот погодите, Далглиш спросит, почему вы говорили о Сетоне в прошедшем времени, когда нам еще не сообщили, что обнаружено его тело. Факт, между прочим.
Даже я заметил, а уж Далглиш-то, разумеется, и подавно. Теперь сочтет своим долгом обратить на это внимание Реклесса.
