Озеро Тургояк должно быть окутано легендами, как туманом. Допустим, есть на нем остров Веры, монашки-отшельницы. А много ли озер без острова Любви или острова Свиданий? Согласитесь, на остров без всякого названия, безликий, человек ступает никак не подготовленный внутренне. Другое дело — остров Веры, тут душа самонастраивается. Особый душевный лад сложится при упоминании об острове Любви. Все это очень тонкие вещи, но они исцеляют душу, а говорят, при здоровой душе легче вылечить тело.
Тайна каштана— Так вот, знайте, — сказал Борис Федорович Соколов, — в Челябинске есть каштаны.
Оказывается, знакомый Соколова — Геннадий Дмитриевич Яковлев лет двадцать назад привез из Киева пять саженцев каштана. Все, кроме одного, погибли в борьбе за существование. Торцами двух домов он защищен от северных ветров и потому благополучно переносит уральские зимы. Правда, выглядит он все еще подростком. Все-таки при нашем скудном солнце прирост невелик. А главное — каштан был несколько раз сломан, но, демонстрируя волю к жизни, отращивал новый ствол.
Не климат, а люди мешают прижиться южанину в Челябинске. Потому-то Соколов и Яковлев держат в тайне местопребывание новосела. И я скажу только о том, что каштан живет в районе технического университета.
Итак, в нашем городе растет каштан. Весной он с некоторым опозданием распускает листья, красивые, непривычно большие. Цвести-плодоносить еще не начал. Торопиться ему некуда, каштаны среди деревьев долгожители, только бы ему выжить.
Нет, в Челябинске живет не один-единственный каштан. Каштаны растут и в моем саду.
Я родился на Украине и часто бываю там в гостях. В 1982 году я привез из Харькова три саженца каштана и посадил их в саду. Они прекрасно растут, не болеют. Одно дерево вымахало уже метров под пять, другое пониже. Пока не цветут.
В. Нейерфельд, пенсионерДобавлю, что еще три каштана растут на северо-востоке, по улице Хохрякова. Два дерева прямо на улице, а третье во дворе дома на берегу озера Первого. Каштаны давно уже цветут и плодоносят.
Г. КатыкинИлья Герчиков
Этот город, знакомый до камня…
Письма издалекаЯ мог бы начать свои записи с воспоминания о том, как приехали мы с женой почти полсотни лет назад в Челябинск. С вокзала в соцгород ЧМЗ, где жили мои родные, добирались на модном тогда транспорте — «коломбине», грузовике с фанерной будкой для пассажиров. Был дождливый сентябрь. На конечной остановке, улице Сталеваров, нас ждал «сюрприз» — огромная лужа. «Коломбина» остановилась как раз на ее середине.
Грязи оказалось по-щиколотку, и вполне законным был вопрос супруги: «Куда ты меня привез?»
Потом, с годами, соцгород рос, хорошел, асфальтировался и озеленялся. И если бы не его феноменальная загазованность.
Сложной оказалась тогда моя работа в качестве санитарного врача. Приходилось штрафовать незадачливых комендантов общежитий и бездельников-управдомов. Их реакция была естественной, — начальник ЖКО товарищ Аляев накатал моему начальству «телегу», просил оградить его от врача-хулигана Герчикова, который, якобы, ворвался в его кабинет в пьяном виде и учинил погром. «Телега» должна была сработать безотказно: врач-еврей, оказавшийся погромщиком, вроде как врач-отравитель. Но, так как я человек абсолютно непьющий, а в кабинете Аляева к тому времени еще не успел побывать (он не смог объяснить главному врачу СЭС, умнице Горыниной, даже как я выгляжу), я был «реабилитирован». Дальнейшего хода моему «делу» Аляев не дал, а позднее даже «зауважал» меня, поняв, что я ему не мешаю в работе, а как раз наоборот.
На санитарной работе я, до «мозга костей» стоматолог, долго не задержался, какими способами ни пытались меня удержать. Благодарен я за это моему отцу — старому стоматологу, обожавшему свою специальность. Он требовал, чтобы я бросил свою не «врачебную» работу, которую у них в местечке выполнял в старые времена… жандарм. «Бывало, — рассказывал отец, — найдет жандарм на базаре дурно пахнущий продукт, живо швырнет его наземь, затопчет сапожищами да еще попутно недобросовестному, обомлевшему от страха продавцу по зубам съездит».
Ушел я в свою (и отца) любимую стоматологию, в 1-ю дорожную больницу станции Челябинск. И не пожалел. Сколько десятков тысяч земляков входило в мой кабинет с искаженными страданием лицами, а выходило с улыбкой. Здесь появилось у меня и много друзей из числа как коллег, так и пациентов.
К старому жизнелюбивому толстяку, доктору Шмиреру привлекли меня не только его гуманность, открытость и профессиональный опыт, но и великолепное чувство юмора. Наблюдая за ним, я понял, что юмор может стать союзником врача, одним из эффективнейших лекарственных средств. Один из первых выдающихся терапевтов города, Шмирер знал наизусть не только диагностику и лечение всех болезней, но и… сотни анекдотов, веселых баек, коими щедро «потчевал» своих пациентов или уставших коллег. Не был он ни кандидатом наук, ни, тем более, «доктором», но ученость его была столь высока, что не только врачи, но и многие профессора считали его своим учителем.
Своим учителем считаю его и я. Стоматологии меня учили другие, а Иосиф Владимирович, сам того не подозревая, учил меня сложнейшему искусству обращения с больными.
Когда Шмирера не стало, жена его решила переехать к внукам в Свердловск. Позвонила главврачу дорожной больницы Н. (не буду называть его фамилии, в общем-то человека порядочного) и попросила принять в дар коллективу богатейшую медицинскую библиотеку мужа, которую он собирал десятки лет, а также некоторые личные вещи, включая старый потертый портфельчик, с которым он в молодые годы бегал по врачебному участку. Главный врач не нашел ничего лучшего, как ответить, что в больнице и без того тесно.
Жена Шмирера, со слезами обиды и горечи, попросила помочь. Моя дочь работала тогда в областном краеведческом музее, и мы посоветовали передать все эти бесценные сокровища туда.
Несколько личных вещей Шмирера, а также конспекты лекций основоположников отечественной медицины, которые он вел во время учебы в Казанском университете, супруга его подарила мне. Тогда-то у меня впервые и возникла мысль о создании в больнице музея.
У меня, заядлого коллекционера, к тому времени было уже собрано в личной коллекции множество медицинских раритетов. Мое намерение энергично поддержал один из моих пациентов и друзей Александр Козырев. Инженер управления дороги, краевед и историк по призванию, он пополнил мою коллекцию новыми документами и интересными экспонатами, продолжил поиск в архивах и библиотеках. Помог нам в поисковой работе и врач Леонид Иванович Голиков, о котором позже.
Теперь нужно было добиваться помещения для музея, искать стиль оформления, составить план. При утверждении плана в райкоме партии запомнилось замечание: «Почему нет ни одной цитаты из… Черненко?» Сошлись на вечно актуальной цитате из Ленина: «Мир — народам!», которая была начертана золотом под барельефом вождя работы каслинских мастеров.
Долгими зимними вечерами, в холодном неотапливаемом помещении мы с художником и столяром больницы готовили экспозицию музея. Челябинские специалисты-музейщики и краеведы дали самую высокую оценку. Однако нашелся «доброжелатель», накропавший «куда надо», что следовало бы попристальнее присмотреться, что там нагородил этот беспартийный Герчиков, тем более по отчеству — Лазаревич. И пошли комиссии, вплоть до первого секретаря райкома с группой помощников. Изучали терпеливо все, до последней буквы. А секретарем райкома был тогда умнейший, высококультурный Прохоров. Он не только одобрил нашу работу, но и провел вскоре в музее выездное заседание бюро райкома.
Много интереснейших экспонатов было в музее больницы. Но особенно памятны и дороги мне два из них. Первый — небольшая скульптура «Военврач Леонид Голиков». Автор ее — выдающийся скульптор Аникушин (автор памятника Пушкину в Санкт-Петербурге), во время войны служил санитаром в госпитале, которым командовал Голиков. Молодой, начинающий тогда художник и скульптор находил время делать наброски и даже лепить. Тогда и создал он скульптурный портрет своего любимого командира. После войны их много лет связывала трогательная верная дружба. Пройдя ад Гангута и боев под Ленинградом, полковник медицинской службы, прекрасный человек и крупный организатор здравоохранения Леонид Иванович Голиков погиб случайной нелепой смертью. На его похоронах я познакомился с Аникушиным и передал ему заметку из «Вечернего Челябинска», в которой описал их дружбу. Семья Голикова после его смерти передала скульптуру музею.
