Плывя почти под водой, Куонеб добрался до камышей. Тут он нащупал ногами дно, взял верёвку в одну руку, томагавк в другую, нырнул — и вновь появился на поверхности в десяти шагах от врага. Тут на отмели вода была ему чуть выше пояса.
Черепаха, увернувшись от верёвочной петли, мгновенно плюхнулась в воду. Но Куонеб, когда она проплывала мимо, умудрился ухватить зубчатый хвост. И вот тут чудовище показало свою силу. В мгновение ока мощный хвост изогнулся и неумолимо прижал дерзкую руку к острым краям панциря. Куонебу потребовалось всё его мужество, чтобы не выпустить эту шипастую военную дубинку. Он бросил томагавк и правой рукой попытался накинуть петлю на шею черепахи, но та рванулась, верёвка опять скользнула вниз по панцирю и на этот раз обвила толстую ногу. Куонеб мгновенно затянул петлю. Теперь он и его враг были прочно связаны друг с другом. Однако томагавк, его единственное оружие, лежал на дне, и увидеть, где он, во взбаламученной воде было невозможно. Куонеб попробовал найти его ощупью. Стараясь ускользнуть, кусака рванулась изо всех сил и высвободила зажатую кисть индейца, но сбила его с ног. Затем, обнаружив, что её переднюю лапу что-то держит, черепаха повернулась, с шипением разинула грозные челюсти и бросилась на врага, который лёжа шарил по дну.
Подобно бульдогу, каймановая черепаха, раз сжав челюсти, уже не разжимает их, пока не вырвет кусок целиком. В мутной воде ей пришлось атаковать наугад, и, наткнувшись на левую руку врага, она впилась в неё железным клювом. В ту же секунду Куонеб нащупал томагавк. Поднявшись на ноги, он приподнял повисшую на его руке кусаку и ударил её томагавком, зажатым в свободной руке. Томагавк пробил панцирь и глубоко ушёл в спину чудовища, однако без видимых последствий, кроме одного: индеец вновь лишился оружия, потому что ему никак не удавалось выдернуть томагавк.
Рольф кинулся в воду, торопясь помочь ему, но Куонеб прохрипел:
— Нет. Нет. Вернись! Я сам…
Челюсти черепахи всё сильнее сжимали его руку, а острые когти передних лап рвали рукав рубашки, и по воде, смешиваясь, расплывались длинные полосы крови.
С трудом шагнув к отмели, Куонеб снова дёрнул томагавк… и почувствовал, что он подаётся. Ещё рывок, томагавк высвободился — и точный удар рассёк змеиную шею. Туловище, размахивая чешуйчатыми ногами и хлеща крокодильим хвостом, погрузилось в воду, но тяжёлая голова, помаргивая мутными красными глазками, истекая кровью, всё так же впивалась в руку Куонеба. Индеец бросился к берегу, таща за собой на верёвке ещё живое туловище, привязал верёвку к дереву, а потом вытащил нож, чтобы перерезать мышцы челюстей и освободить руку. Но мышцы были укрыты роговыми пластинами, и добраться до них ему не удавалось. Тщетно он бил и кромсал ножом твёрдую пластину. Вдруг челюсти в судорожном зевке разжались сами, и окровавленная голова упала на землю. Челюсти вновь сомкнулись, но теперь на толстой палке, и больше уже не разжимались.
Больше часа безголовое тело продолжало ползать, всё время словно устремляясь к воде. Теперь Куонеб и Рольф могли как следует рассмотреть своего врага. Поражены они были не столько его величиной, сколько весом. Хотя длина туловища не превышала четырёх футов, поднять его Рольф не смог. Царапин на теле Куонеба было много, но неглубоких. Серьёзной выглядела рана на руке, оставленная жестокими челюстями, но индеец объявил, что это пустяки. Вместе они понесли безголовое туловище в лагерь, а Скукум бежал впереди и заливисто лаял. Жуткая голова, висевшая на палке, была украшена тремя перьями и водворена на шест возле вигвама. И когда Куонеб в следующий раз запел, вот что гласила его песня:
Босикадо, мой враг, был могуч,Но я в воду прыгнул к нему,И я страхом его поразил.
14. Советник Хортон навещает Рольфа
Лето на Асамуке было в самом разгаре. Многие лесные певцы уже умолкли, каждый вечер в кроне какого-нибудь густого можжевельника весело щебетали стайки молодых дроздов в крапчатом оперении, а длинную запруду бороздили два-три выводка утят.
Рольф совсем освоился с жизнью в вигваме. Он уже умел повернуть клапан дымохода так, чтобы дым сразу вытягивался наружу, откуда бы ни дул ветер; он изучил все признаки, по каким на закате можно определить, что за перемены в погоде принесёт ночной ветер; не подходя к морю, он мог определить, когда отлив достигает своего предела и обнажились ли богатые устрицами мели. Ночью, едва прикоснувшись к натянутой леске, он мог точно определить, попалась ли на крючок черепаха или круглая рыба, а по звуку том-тома предсказать приближение грозы.
С детства приученный к труду, он внёс в их общее хозяйство немало улучшений и, главное, тщательно собирал и сжигал все отбросы и мусор, которые прежде привлекали тучи мух. Он приспособился к лесной жизни, отчасти приспособил её для себя и давно забыл, что собирался остаться у Куонеба лишь несколько дней. Он не задумывался, когда и чем кончится это вольготное существование, а понимал только, что никогда ещё ему не жилось так хорошо. Каноэ его судьбы благополучно миновало быстрины и тихо плыло теперь вниз по течению… Но устремлялось оно к водопаду. Затишье на театре военных действий означает не конец войны, а приготовления к новому наступлению. И разумеется, началось оно там, где не ждали.
Советник Хортон был уважаемым человеком в общине, чему способствовали его здравый смысл, доброе сердце, ну и, конечно, зажиточность. Ему принадлежали все леса на Асамуке, и Куонеб как бы арендовал у него право жить на земле своих же предков. Они с Рольфом иногда работали у Хортона, а потому хорошо его знали и уважали за справедливость.
На исходе июля, утром в среду, советник Хортон, грузный мужчина, не носивший ни усов, ни бороды, окликнул обитателей вигвама.
— Доброе утро вам обоим! — сказал он и без дальнейших обиняков перешёл к делу: — В общине идут споры, и советников самоуправления бранят за то, что они допускают, чтобы сын христианских родителей, внук священнослужителя покинул стадо Христово и поселился у язычника, превратившись, так сказать, в тёмного дикаря. Сам я не согласен с теми, кто без рассуждения объявляет безбожником такого хорошего парня, как Куонеб. И кому же, как не мне, знать, что он хоть и не просвещён истинной верой, всё же почитает какие-то свои небесные силы. Тем не менее советники, члены самоуправления, духовенство, вся община, а главное, миссионерское общество глубоко этим делом озабочены. Миссионеры даже прямо и очень сурово обвиняют меня в суетном небрежении, в том, что я позволяю исчадию Сатаны творить гнусные дела на моей земле и смотрю сквозь пальцы, что там, так сказать, прячется заблудшая овца. А потому, говоря не от собственного сердца, но от имени самоуправления общины, синода старейшин и Общества по распространению света истинной веры среди язычников, я объявляю тебе, Рольф Киттеринг, что ты, будучи несовершеннолетним сиротой без родных и близких, являешься подопечным общины, а посему было поставлено поручить тебя заботам достойнейшего старейшины Езекиила Пека, чей дом полон духа редкого благочестия и священных заветов. Старейшина Пек, как ни холоден и ни строг он с виду, в вопросах веры держится самых здравых взглядов и, могу даже утверждать, заслужил немалую славу тонкими замечаниями по поводу краткого Катехизиса, а также снискал общие хвалы, обнаружив двойной скрытый смысл в двадцать седьмом стихе двенадцатой главы послания к евреям апостола Павла. Иными словами, самое его присутствие уже надёжный заслон любому легкомыслию, распущенности и ложным доктринам. А потому, малый, не гляди на меня, словно жеребёнок, в первый раз попробовавший кнута. Ты обретёшь дом, проникнутый таким духом благочестия, какого ты ещё не знавал.
«Жеребёнок, в первый раз попробовавший кнута»! Рольф поник, как подстреленный оленёнок. Снова стать безответным работником — это он ещё мог стерпеть, хотя и без малейшей охоты. Но сменить новообретённую волю на рабство в благочестивом доме старика Пека, бессердечного изувера, от которого, не стерпев отцовской жестокости, сбежали его собственные дети, — нет, такого нагромождения бед он вынести не мог.
— Не пойду я к нему! — выпалил он, вызывающе глядя на широкоплечего, добродушного советника.
— Рольф, Рольф! Нехорошо! Поостерегись, чтобы торопливый язык не вверг тебя в грех. Твоя матушка ничего лучше для тебя не пожелала бы. Будь умником. И ты скоро поймёшь, что это всё для твоей же пользы. А мне ты пришёлся по нраву. И всегда найдёшь во мне друга. Так вот, тут я послушаюсь своего сердца, а не тех, кто возложил на меня это поручение, и не потребую, чтобы ты ушёл со мной немедля. Можешь даже пока ответа не давать, а всё хорошенько обдумать. Однако запомни: самое позднее утром в следующий понедельник тебя ждут в доме старейшины Пека, а если ты ослушаешься, боюсь, в следующий раз за тобой пришлют кого-нибудь построже меня. Ну, Рольф, будь умником и помни, что в новом своём доме ты, во всяком случае, будешь вести богобоязненную жизнь.
