— Ладно, будет тебе вся правда… — неожиданно покладисто согласилась Алина. — Только гляди, не жди ничего особенного. Боюсь, правда тебя разочарует. Нет в ней никаких особенных загадок или роковых совпадений. Просто твой отец не был создан для семейной жизни. Мы с ним это слишком поздно поняли. Когда мы закончили институт, он… Он бросил меня, — собрав все свое мужество, произнесла Алина и посмотрела сыну прямо в глаза.
Он ответил немного растерянным взглядом. Бросил? Маму? В это трудно поверить…
— Именно так все и было, Степушка, — подтвердила Алина в ответ на невысказанный вопрос сына. — Единственная причина, по которой мы расстались, была принципиальная. Я хотела… того, что называется «нормальной жизнью». Жить и работать в Москве, иметь семью. То, что обычно называется семьей. Дети… Пеленки…
Степан опять улыбнулся, на сей раз широко и весело. Мама и пеленки? Представить себе такое было невозможно. Ухаживать за маленьким Степкой и стирать вышеупомянутые пеленки была выписана тетя Паша — дальняя родственница из деревни. Прожив в Москве полтора года, тетя Паша с облегчением уехала обратно к себе в деревню. Не понравилась ей Москва. От нее остались веточка искусственных цветов («мещанство, но — Пашина память, выбросить жалко») и мутная фотография, на которой тетя Паша была изображена в платке, с вытаращенными глазами.
— Не смейся, Степан, я действительно хотела… — повторила Алина.
Степан сразу перестал улыбаться.
— А твой отец назвал меня предательницей. И уехал по распределению — сначала в Башкирию, потом, кажется, в Баку… Я не получала от него никаких писем. Только однажды пришла фотография, которую ты видел. Обратный адрес был какой-то непонятный, впечатление, что писать нужно было куда-то в юрту, кочующую по степи… В общем, я ему не ответила.
— Но хотела? — настаивал Степан.
— Хотела… В первую минуту. А потом передумала.
— Погоди, — остановил ее Степан. — Он что, даже не знает, что я… что я родился?
— Нет.
«Он бросил тебя, но не меня, — подумал Степан. — Он не бросил бы нас обоих… если бы знал. Но он не знал».
— Мама, почему ты не рассказала ему обо мне? Почему не нашла его?
Алина Станиславовна долго молчала, прежде чем ответить. Ей пришлось побороть слезы, внезапно подступившие к глазам.
— Выяснилось, Степушка, что у меня тоже, оказывается, есть гордость.
— Ясно, — после паузы подытожил Степан.
Он не подозревал, сколько боли причинил матери. А она, кажется, решила разом покончить со всеми неприятными разговорами.
— Теперь давай про твой институт.
— Я тебе уже все рассказал.
— Степан, — покачала головой Алина, — мы так не договаривались. Ты сам обещал «день правды». Я тебе выложила всю правду, хотя мне было тяжело и больно это вспоминать. Так что твоя очередь.
— Ну, я забрал документы из Литературного института, — забубнил Степан. — Потому что не хочу писать, а хочу работать. Это я уже тебе говорил.
— Писать — тоже работать, — возразила Алина.
— Да, но работать по-настоящему — это все-таки не писать… Мама, не путай меня! В будущем году подам документы на геологический факультет. А пока, чтобы время не терять и набраться опыта, — поеду в Сибирь. Там сейчас работы непочатый край. Геологи нефть нашли и еще ищут. Устроюсь к ним рабочим, буду осваивать профессию с нуля…
— Ты сперва геологов найди, — сказала Алина без улыбки. — Они небось закопались в тайгу, а она бескрайняя. Степушка, там совершенно другие расстояния. Там леса огромны, а города крошечные. Все наоборот, не как в Москве. И людей мало. Можно месяцами идти и никого не встретить.
— Ничего, зато те, кого встречу, небось обрадуются.
— Если только на уголовников каких-нибудь не нарвешься, — предупредила Алина.
— Мама, ну почему же сразу «уголовники»! — возмутился Степан. — Только потому, что Сибирь? Там живут наши, советские люди. Такие же, как в Москве… И я не стану самым лучшим в стране геологом, если буду овладевать своей профессией только в институте. Практика, как говорил наш преподаватель по стилистике и редактированию, — это мать любого мастерства.
— А я — твоя мать, — сказала Алина. — Доедай макароны. И я хочу, чтобы ты хорошенько все еще раз взвесил. Нельзя принимать такие важные решения вот так, с бухты-барахты.
— Как мой отец?
— Приблизительно, — не опустила глаз Алина.
— Мама, я не передумаю, — предупредил Степан.
— Хорошо, — кивнула Алина. Степан видел, что она ему не вполне верит. — Дело твое. В конце концов, это твоя жизнь. Но если ты захочешь вернуться — помни: здесь всегда будет твой дом. И я всегда буду ждать тебя.
* * *
Балки — временные дома, построенные из «подручного материала», — горели как спички. Комендант Дора Семеновна боролась с пожароопасностью, но даже ее драконовские методы не спасали. Единственное, за что она по-настоящему боролась, — так это за отсутствие человеческих жертв. Пока что боролась успешно. Чего нельзя сказать о других жертвах. Погибали блузки, юбки и пеленки, огонь не щадил ни детских игрушек, ни библиотечных книжек, ни добытой с таким трудом «приличной» обуви… Безвременную кончину принимали одеяла и подушки, но если огонь удавалось потушить сравнительно быстро, то в живых оставались чайники. Слабое, но все же утешение.
ИЗ ДНЕВНИКА ДЕНИСА РОГОВА
Вот и первое приключение: пожар. Не о таких приключениях мне мечталось, но — тоже жизненный опыт. Загорелся соседний дом. Я проснулся от того, что стало вдруг светло как днем. Кругом топали, грохотали, кричали. Все началось мгновенно: только что была полная тишина и темень — и вдруг ночь словно взорвалась. Впечатление, будто люди живут в полной готовности вскочить и что-то делать. Я чувствовал себя неловким увальнем, когда натягивал сапоги и куртку и выскакивал наружу.
Собственно, пожар уже заканчивался. Из окон выбрасывали чемоданы, пара их были незастегнутыми, и вещи свисали оттуда, как кишки из распоротого брюха (Я не видел, как свисают кишки, но подозреваю, что точно так же. Сравнение хорошее.) Потом затрещала крыша. Дора Семеновна выскочила вперед и закричала зычным голосом:
— Всё! Уходи! Уходи, черт сейчас рухнет!
Из пожара вывалился человек в горящем ватнике. Он сразу упал на землю, на него набросили одеяло, и все закончилось. Ватник толстый, так что мужик даже не пострадал. Встал как ни в чем не бывало.
В этот самый миг дом обрушился. Из пожарной бочки облили водой, поднялся пар, смешанный с грязью, все страшно зашипело — и стало темно и тихо.
Вот и весь пожар. Я даже не успел принять участия в тушении. Пошел спать, чувствуя, что в носу и в горле у меня собралась зола. Не нос, а дымоход какой-то.
Утром на пепелище приехало начальство — Григорий Александрович Буров собственной персоной и с ним товарищ Банников, начальник управления по быту и кадрам. Я хотел поговорить с ними, обсудить обстановку. Пока они ходили, подошел и представился.
Буров воззрился на меня с каким-то радостным изумлением. Как будто встретил животное редкой породы.
— Журналист? Из Москвы? Из самой Москвы?
Я почувствовал, что краснею.
— Я пишу очерк… — сказал я. И прибавил совсем уже неловко: — Для практики.
— Журналист значит — повторил Буров. — Ну, записывай. В этом году балков сгорело на… на сколько больше, товарищ Банников? Доложите товарищу из Москвы.
— На пять, — угрюмо сказал Банников.
— Вот, на пять, — повернулся ко мне опять Буров. — На пять больше, чем в прошлом. А почему? Потому что строим их из чего попало. Обогреваем опять же чем придется. Буржуйками, как в войну. Войну-то застал, корреспондент? Нет уже?
— Нет…
— Ну, ты меня понял, — сказал Буров. — Вот и горим. Пожар ночью наблюдать изволил? Может, и тушить сподобился? Впечатление что надо, да?
Он вздохнул.
— Стройматериалы нужны, Григорий Александрович, — сказал Банников. — Люди. Не хватает ничего.
— Дам я тебе стройматериалы, — вздохнул Буров. — И людей дам.
— Людей-то откуда возьмешь? — взъелся Банников. Он так разволновался, что даже позабыл о моем присутствии.
— Ну, ты же у меня заместитель по быту и кадрам, — сказал Буров почему-то совсем несерьезным тоном. — Вот ты и думай.
— Я так думаю, Саныч, что у меня голова скоро лопнет — пожаловался Банников. — Тебе легко говорить. Каждый человек ведь на счету. Кадров не хватает — раз. Текучка большая — два.
— Текучка в первую очередь из-за того, что условия проживания, Анатолий, — будем говорить честно, — скотские. Ну куда это годится! — Буров показал на пепелище. — И будут от нас увольняться, пока живут вот так… Перспектива какая-то должна быть!
