он выдал:
–Интересный у тебя стиль подбора компании. Ладно, я тоже согласен. Ах да – если ты не выполнишь условия, я сотру всё, что ты видела сегодня, из твоей памяти, и подошью в твоё дело старую картинку.
Алиса поставила кружку с остатками гущи на стол, положила руку Люку на запястье, не касаясь кожи, и закрыла глаза. Запах кофе пропал.
Ещё до того, как они открыли глаза, их окутало влажное тепло, пахнущее песком, цветущей водой, сладкими цветами и подгнившими фруктами. Под ногами был асфальт, но мерзкого запаха, который исходит от него в жару, не ощущалось. Солнце не обжигало, но всё равно было душно. Смотреть вокруг Алисе не хотелось; сначала нужно было вспомнить всё до мельчайших деталей – ров, джунгли, мост с полуразрушенными каменными львами, корни достающих до неба фикусов, оплётшие старые стены, и потемневшие от времени блоки ворот с четырёхликим богом на верхушке. Ни шума автобусов или байков, ни запаха бензина – будто с головы сняли железную маску, которую надевают на прокажённых, и дали вдохнуть полной грудью. Одежда почти мгновенно прилипла к телу, и от этого Алиса будто очнулась. Она распахнула глаза и опьянела от ударившего в голову сочного, яркого зелёного цвета, не подёрнутого серой пылью и казавшегося только контрастнее на фоне затянутого синеватыми тучами неба.
Люк рядом, прищурившись и чуть наклонив голову вбок, с любопытством оглядывался вокруг.
–Даже как-то непривычно без людей. Ни разговоров, ни мыслей. И ты стоишь, что-то нехорошее думаешь про кого-то другого.
Алиса улыбнулась на этот немного детский выпад. Искренне, широко улыбнулась впервые за несколько месяцев – ей было по-настоящему хорошо.
–Почему здесь? – Люк, казалось, был удивлён, но доволен. – Я не был здесь, наверное, веков двадцать пять – всё не мог выбрать время для такого отпуска. Они изменились, – он кивком указал на ворота, – джунгли неплохо постарались. Я скучал по этим местам.
–Мне здесь называть тебя Ямой? – Алиса сощурилась и хитро улыбнулась, но потом вдруг посерьёзнела. – Мне нравится, что здесь ты – бог смерти и справедливости; это, на мой взгляд, самое верное определение того, чем ты занимаешься на самом деле. Но я здесь не поэтому. Я была здесь раньше, и кое-что я хотела бы уточнить. Сложно осознать, что тебе действительно нужно, пока ты не один.
–То есть меня за человека ты не считаешь?
–С какой это радости? Ни один человек не сделал бы такого для случайного знакомого.
–Ты – не случайность.
Глаза Люка вдруг остановились на ней и потемнели. Он весь будто замер, как статуя; исчезла его звенящая напряжённость мышц, грудь не колыхалась от дыхания (а дышал ли он вообще?), и даже ветер, гуляющий вокруг них и загоняющий в ноздри пыль, не тронул ни волоска на его голове. Это было жутковато, дико и завораживающе: Алиса не могла оторвать от него взгляд, и её разум медленно погружался в мягкую, тягучую тьму, сладкую, как патока. Сначала начала пропадать окружающая картинка, потом тихий шелест ветра; когда начали пропадать запахи, Люк расслабился, будто из него что-то выскользнуло и ушло в землю. Темнота на миг стала невыносимо глубокой и плотной, будто Алису бросили лицом вниз в колодец, наполненный чёрной ватой, шуршания которой не было слышно; потом вдруг окружающий мир вернулся, окатив её с ног до головы душной жарой, зеленью листьев и стен и далёким, кисло-приторным запахом ананасов, от которого во рту сразу возникло сосущее предвкушение.
Люк озабоченно заглянул ей в глаза и, увидев, что он остановился вовремя, облегчённо вздохнул и отвернулся. Алиса встряхнула головой и полностью очнулась; в животе тут же заурчало. Отсутствие людей вокруг иногда всё-таки бывает не к месту – приходится самому искать себе еду. Но, взглянув на Люка, его плотно сжатые губы и впившиеся в белую кожу ногти, она забыла о голоде и вдруг вспомнила о падении в колодец. Ей стало страшно: это был не панический ужас, пожирающий остатки здравого смысла и способности логически мыслить, и не визжащая боязнь мелкой непредвиденной опасности. Это был осознанный, на удивление спокойный страх перед никем не изведанным, проникающий во все жилки страх, делающий тело одновременно лёгким и неподвижным, так приятно останавливающий сердце стоящего у края пропасти человека.
–Так уходят не все. Только те, кто ждут такого; их на удивление много. Они все были готовы, но не то чтобы рады: они могли с облегчением выдохнуть. В последний раз. Если бы я сделал это сейчас, ты бы не простила меня.
–Почему ты думаешь, что я не готова? Каждый думает о смерти. Кто-то со страхом, кто-то – с равнодушием и принятием; кто-то – с чувством я-всем-вам-покажу-какой-я-был-хороший-и-как-вы-меня-не-ценили. Это нормально. Самое интересное начинается, когда думаешь о смерти с надеждой: причём с надеждой не на избавление от боли, а на открытие чего-то большего. Чего-то лучшего. Но всё это перестаёт быть страшным, если вглядеться чуть глубже. Мы живём в отвратительном мире. Меньшинство сильных, которым нет вообще никакого дела до слабых, и большинство слабых, которым нет вообще никакого дела до самих себя. Цель жизни – потратить время, зарабатывая деньги, чтобы потом пустить эти деньги в погоню за упущенным временем. Каждый хочет отхватить себе три аршина бетонного пола в спальном районе, успеть засунуть ребёнка в школу получше, чтобы потом, получив приемлемое образование, он смог накопить родителю на три аршина земли. Люди забывают о своей мечте, о стремлении к свободе только потому, что это «непрактично»; они одиннадцать с половиной месяцев в году окружают себя серостью, чтобы оставшиеся две недели впитывать чужие краски, глядя в окна экскурсионного автобуса. Они боятся новинок, боятся неизвестности, боятся самих себя; они проводят жизнь в страхе и унынии, механически выполняя требования общества. В мире, где добиться чего-то стоящего требует от человека просто титанических усилий, таких, что заставляют отступить даже самого упорного, не особо захочется задерживаться тому, кто решил сойти с ленты конвейера и посмотреть, что происходит вокруг. Просто… никто ведь не знает, что будет за гранью. Может, там тот самый мир, наполненный воздухом, красками, смыслом; словом, мир, где каждый из нас что-то значит. И теперь уже идея пойти искать своё Средиземье уже не кажется таким уж бессмысленным безумием, верно? Хуже уже явно не будет.
–Ты недооцениваешь меня. И человеческое воображение. Но позволь мне с высоты опыта сказать кое-что: по тебе видно, что ты не хочешь умирать. Более того: ты отчаянно жаждешь жить. Глубоко внутри ты кормишь целую стаю идей, надежд и
