приобрел.
– Один раз он приходил с мистером Фарнемом.
– Он говорил о ком-нибудь?
– Я забыла.
– Но вы вряд ли забыли, что другие говорили о нем на этой неделе, поскольку его убили. Вот мой самый главный вопрос. Я не прошу вас называть имена. Скажите только, что о нем говорили. – Я достал из бумажника десятку и показал ей. – Это позволит мне хоть как-то помочь мистеру Греве. Скажите, что вы слышали.
Глаза Генриетты впились в бумажку, потом уставились на меня.
– Нет! – бухнула она.
И стояла на своем, как я ее ни уговаривал. Десять минут спустя я смирился с поражением и убрал десятку в бумажник. Даже предложи я ей двадцать долларов или сто, Генриетта держала бы рот на замке. Она настолько боялась вызова в суд, что даже, поклянись я на дюжине седел, что так не случится, не поверила бы мне. Я отчалил от нее и обвел взглядом остальную публику. Из полутора десятка сновавших по залу людей я не знал по имени лишь троих. Решив, что никого здесь расколоть не удастся, я двинулся в Вуди-Холл.
Снаружи он превосходил по размерам магазин «Вотер», а внутри был разделен на три части. В центральной, напротив входа, располагались стеллажи и прилавки, где была выставлена, в том числе на продажу, всякая всячина, имеющая отношение к культуре. Грампластинки, книжки в мягкой обложке, репродукции картин и рисунков, бюсты великих людей, факсимиле Декларации независимости и множество разных предметов вроде Библии на армянском языке; большинство в одном экземпляре. Редко кто покупал здесь что-нибудь. Вуди как-то признался Лили, что от продажи получает около двадцати долларов в неделю. Главный же доход приносили ему кинотеатр, размещавшийся в левой части здания, и платный танцевальный зал; оба были открыты только по субботам.
Когда я вошел, Вуди беседовал с тремя незнакомыми мне мужчинами и женщиной. Заметив меня, он довольно быстро покинул своих собеседников и подошел ко мне. В целом Вуди был столь же невысокого мнения о городских пижонах, как и большинство жителей Монтаны, но с Лили он дружил, а поэтому принял и меня. Он спросил, придет ли мисс Роуэн. Я ответил, что нет, она слишком устала и хочет пораньше лечь спать, но передала ему привет.
Хотя Вуди был ростом повыше, чем Альма Греве, ему тоже пришлось запрокинуть назад голову, чтобы смотреть мне в глаза. Его глаза были такие же черные, как у Генриетты, а копна седых волос напоминала верхушку горы Чейр.
– Кланяйтесь ей от моего имени, – попросил Вуди. – Скажите, что я целую ее ручки. Она просто душка. А как ваши дела? Есть успехи?
– Нет, Вуди, увы! А вы по-прежнему на нашей стороне?
– Целиком и полностью. Если мистер Греве столь трусливо убил этого человека, то я косолапый койот. Я говорил вам, что имел удовольствие познакомиться с мистером Греве, когда ему было два года. Мне же исполнилось шестнадцать. Его мать купила тогда у моего отца четыре одеяла и две дюжины носовых платков. Значит, вы ничем похвастаться пока не можете?
– Нет. А вы?
Он медленно покачал головой, поджав губы:
– Вынужден признаться, что нет. Конечно, в будни я мало с кем общаюсь. Вечером ожидается наплыв, и я постараюсь что-нибудь выведать. Вы останетесь здесь?
Я сказал, что да, добавив, что опросил уже всех, кого мог, но буду прислушиваться к разговорам.
Тут в зале появились еще два пижона и, заметив знаменитого Вуди, решительно двинулись к нам. Я подошел к стеллажам, выбрал книгу в мягкой обложке – «Греческий путь» Эдит Хэмилтон, которую упоминали и Лили, и Ниро Вулф, и присел с ней на скамью.
В 21:19 субъект в розовой рубашке, джинсах «левайс», ковбойских сапогах и с желтым шейным платком открыл дверь в танцевальный зал и установил рядом с ней столик с кассой и коробкой входных билетов. Висевший у него на ремне устрашающего вида револьвер не был заряжен. Это я знал наверняка, поскольку Вуди всегда осматривал его лично. В 21:24 появились музыканты – скрипач, аккордеонист и саксофонист, одетые не менее живописно, чем билетер. Они уже явно успели побывать в «Вотере» или у Генриетты. Местные таланты. Фортепиано, не уступавшее, по словам Лили, ее собственному, стояло на сцене. В 21:28 появились первые посетители, а в 21:33 распахнулись двери кинозала и оттуда вывалила толпа, бóльшая часть которой устремилась за билетами на танцы. И началось веселье. В течение следующих четырех часов творилось то, ради чего сюда приезжали люди всех возрастов из Тимбербурга и даже из Флэт-Бэнка. Когда толпа перед входом в танцевальный зал рассосалась, я тоже заплатил два доллара и вошел. Оркестр играл «Horsey, Keep Your Tail Up», и пары – около пятидесяти – прыгали, извивались и откалывали лихие коленца. Сам Вуди отплясывал с Флорой Итон, могучей вдовушкой, которая служила экономкой на ранчо «Бар Джей-Эр». Приезжие горожанки неоднократно пытались заполучить Вуди на первый танец, но он неизменно выбирал женщину из местных.
Поскольку я пообещал вам ограничиться одним лишь примером, то не стану его слишком затягивать. За эти четыре часа я навидался и наслушался более чем достаточно, но, выйдя на свежий воздух в половине второго ночи, подумал, что ни на шаг не приблизился к разгадке убийства Броделла.
Вот, например, что я услышал. Девушка в вишневой блузке окликнула Сэма Пикока, одного из двоих работников с ранчо Фарнема:
– Эй, Сэм, ты бы постригся, а то выглядишь как дикобраз.
На что последовал ответ:
– Теперь еще ничего. Видела бы ты меня, когда я только на свет появился. Мою мать приходилось связывать, чтобы заставить покормить меня грудью.
Я был также свидетелем, как Джонни Вотер и Вуди выставили из зала двоих подвыпивших пижонов, которые пытались отобрать у музыканта аккордеон. Спиртное, как было заведено, танцоры принесли с собой. В баре продавали только шипучку, соки, лед, бумажные стаканчики и аспирин.
Еще я слышал, как молодящаяся женщина с пышным бюстом закричала на своего партнера:
– Вовсе они не накачанные! – И залепила ему увесистую затрещину.
Вот еще пример услышанного. Пижон в смокинге разъяснял женщине в длинном вечернем платье:
– Нет, «постельная» – это вовсе не проститутка. Это, как правило, горничная, которая застилает постели гостям.
И последнее. Один парнишка обратился к другому:
– Конечно, она не придет. У нее же маленький ребенок на руках.
И еще я видел, как около восьми дюжин людей любых мастей и возрастов при моем приближении отворачивали физиономии, внезапно умолкали или в лучшем случае удостаивали меня холодным взглядом.
Поэтому, когда я вернулся в коттедж, забрался в постель и
