Из последовавшей беседы герцог узнал много нужного и интересного. Месье Бланк, служивший у Дарлингтона несколько лет, хорошо разбирался во вкусах его светлости. Он подробно рассказал о всех последних увлечениях Парижа и напомнил о приглашениях, пришедших еще до приезда герцога. Двое друзей дома надеялись видеть его у себя на ужине, а одна очаровательная дама, которую герцог обычно посещал во время поездок в Париж, оставила вечер свободным на случай, если Дарлингтон захочет повидаться с ней.
Герцог внимательно выслушал все новости, отпустил дворецкого и прошел в свою роскошную спальню. Там его уже ждал лакей, он достал и приготовил одежду на вечер.
— Ну, что, Хигнет, возвращаемся в любимые места и к старым проделкам? — заметил герцог.
— Да, ваша светлость, думаю, старые друзья примут вас с распростертыми объятиями. Ваша светлость не были здесь уже больше двух лет.
— Верно, — согласился герцог, — но в Париже в то время стояли баррикады, а на улицах стреляли. Поэтому в прошлом году мы ездили на Пасху в Рим.
— Мне все же кажется, ваша светлость, что в Риме нет того шика, как в Париже.
Герцог улыбнулся. Замечание Хигнета позабавило его. Лакей всегда смело и прямодушно выражал свои мысли, и часто они сходились с мнением герцога. Рим не оправдал их ожиданий. Вилла в предместье города у герцога была шикарная, но даже она не скрасила пребывание в Италии.
Причина неудовольствия Хигнета заключалась еще вот в чем: женщина, с которой хозяин проводил время в Риме, значительно уступала француженкам в красоте, манерах и утонченности.
Но в этой поездке такого больше не случится, твердо решил герцог. Он предпочел оставаться один, чем быть вместе с кем попало.
Дарлингтон спустился вниз в таком элегантном костюме, что все слуги просто застыли от восхищения. Он уже придумал, где и как проведет весело вечер. Программа оказалась весьма насыщенной.
— Quel homme[3], — воскликнула молодая смешливая горничная гостиницы, перегнувшись через балкон, стоило только Дарлингтону показаться у кареты.
Лакей подал герцогу красную шелковую накидку.
— Что означают твои слова? — недовольно спросил муж. Он, как это было принято у французов, работал тут же, вместе с женой. — Разве я не мужчина?
— Certainement, mon brave[4], — отвечала горничная, — но месье герцог гораздо элегантнее, стройнее и красивее тебя, дорогой. Как я завидую женщине, которая сегодня удостоится его поцелуев! Ох, счастливица!
— Свои поцелуи прибереги для меня. Не забывай, кто твой муж! — сказал он раздраженно.
Герцог подошел к входу, и горничная со смехом побежала прочь по галерее.
На следующее утро герцог направился в монастырь. По дороге он принялся обдумывать предстоящую встречу. Он прекрасно провел прошлую ночь, ни разу не вспомнив о цели своей поездки.
Теперь он катил по живописной дороге в великолепной карете, на дверцах которой были выгравированы его фамильные гербы. Карета, как и все принадлежащее Дарлингтону, была достойна восхищения.
Путь к монастырю лежал через Булонский лес. Наконец они выехали на дорогу, ведущую к Версалю.
В часе езды от города расположилась крохотная деревушка, в которой стояла красивая церковь, построенная в шестнадцатом веке, и сам монастырь Святой Терезы. Монастырь и примыкающие к нему земли огородили высокой каменной стеной, с каждой стороны которой был вход — массивная дубовая дверь с решеткой.
Настоятельница была заранее извещена о приезде герцога. Как только кучер назвал имя хозяина кареты, дубовые двери распахнулись.
Земли вокруг монастыря поддерживались в идеальном порядке. Повсюду были разбиты клумбы с чудными цветами. Монастырь построили еще в пятнадцатом веке, и он являл собой строгое, величественное сооружение. Под тенью раскидистых деревьев герцог заметил стайку молоденьких девушек. Они оживленно говорили о чем-то. Повсюду царила мирная, безмятежная атмосфера, располагавшая к духовным занятиям. Именно в такой школе и должна была учиться его племянница.
Карета остановилась у входа в дом настоятельницы монастыря, где герцога ждала пожилая монахиня. Она повела гостя внутрь по крутой галерее мимо уютных маленьких келий и указала на комнату настоятельницы. На старых каменных стенах не висело никаких картин и украшений, обстановка была простой и строгой, все вокруг дышало покоем и умиротворением.
Монахиня сама постучала в дверь и прошла в комнату.
— Приехал месье герцог, матушка, — доложила она.
Герцог вошел в светлую, скромно обставленную комнату. Настоятельница, что-то писавшая за столом, поднялась навстречу гостю. Она была одета во все белое, на груди висело большое распятие. Ее постаревшее лицо носило следы былой красоты.
Герцог вспомнил, что рассказывал ему Рэмсджил о настоятельнице монастыря. В молодости она действительно была очень хороша собой. Родители ее принадлежали к одной из благороднейших семей Франции. Ходили слухи, что ей не разрешили выйти замуж за любимого человека. Девушка ушла в монастырь, постриглась в монахини, а впоследствии заслужила такой высокий сан.
Настоятельница протянула герцогу руку.
— Благодарю, ваша светлость, что вы соблаговолили приехать сюда.
Она говорила на прекрасном английском, и хотя герцог сам в совершенстве владел французским, он был вынужден отвечать на родном языке.
— По правде сказать, преподобная матушка, я боялся услышать выговор с вашей стороны в мой адрес. Ведь я за все эти годы ни разу не навестил свою племянницу.
Настоятельница едва заметно улыбнулась, давая понять, что принимает подобные извинения.
— Будьте добры, садитесь, ваша светлость. У нас впереди долгий разговор.
Герцог сел и приготовился слушать настоятельницу. Она опустилась в высокое кресло с широкими подлокотниками и резной спинкой. Настоятельница выглядела очень величественно, и герцог невольно подумал, что она достойна кисти хорошего живописца.
— Позвольте мне сказать пару слов, преподобная матушка, — начал герцог. — Я не имел ни малейшего понятия о смерти мистера Дарла, пока не получил ваше письмо. Я также не знал, что Фелиция получила такое состояние и стала богатой наследницей. Вам, я полагаю, это уже известно?
— О смерти отца Фелиции мне тоже сообщили не сразу, — ответила настоятельница. В ее голосе Дарлингтону послышался упрек.
— Отец Фелиции доводился мне, как вы знаете, кузеном. В тот день, когда мне пришлось увезти девочку из дома, — принялся объяснять герцог, — я окончательно порвал все отношения с ним. Более того, с тех пор я ни разу не видел кузена, ни разу с того дня, когда я вышел из его дома, унося на руках несчастную Фелицию.
