Герцог снова удивился выразительности ее глаз. Они говорили сами за себя и открывали ему больше, чем любые слова.
— Я в жизни не забуду того странного чувства, когда вы взяли меня на руки и унесли оттуда… Тогда я поняла, что вы уносите меня прочь от отца и его побоев.
— Забудь об этом, — сказал герцог. — Сходи лучше за своей шляпкой. Ты начинаешь совершенно новую жизнь; надеюсь, теперь ты будешь довольна ею. Впереди тебя ждет только радость.
Фелиция направилась к двери, но остановилась на полпути. Она обернулась, на лице ее была написана тревога.
— В чем дело? — спросил Дарлингтон.
— Если я уеду из монастыря, — сказала она тихо, — значит ли, что я буду с вами?
— Ты все время будешь со мной, — заверил ее герцог. — Скажу больше, в Париж я приехал один, а потому никто не помешает нашим беседам о твоем будущем.
Фелиция засияла от радости.
— Я буду с вами! Все время, везде! Как это прекрасно!
Прямо перед дверью она обернулась еще раз и широко улыбнулась герцогу.
Дарлингтон остался в комнате и, не отрывая глаз, смотрел вслед удаляющейся фигурке, словно не верил в ее существование. И тут его буквально пронзила мысль, что тревоги по поводу Фелиции и ее судьбы только начинаются.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
По дороге в Париж герцог сказал:
— Нам надо тщательно продумать и подготовить твое появление.
— Какое появление? — удивилась Фелиция.
— Тот самый момент, когда ты выйдешь из кокона и станешь бабочкой.
Фелиция рассмеялась:
— Так вот кем я стану.
— Мне кажется, да. И при этом одной из самых прекрасных бабочек.
— Но почему вы так думаете? Что заставляет вас пророчить мне такой успех?
Герцог после короткой паузы ответил:
— Наверное, я сначала должен объяснить тебе, Фелиция, какое высокое положение ждет тебя в обществе.
— Но почему? Откуда ему быть? — пробормотала девушка с озадаченным видом. — Я ничем не заслужила такого высокого положения в свете… разве только тем, что я ваша родственница.
— Я твой дядя и опекун, — решительно продолжал герцог. — А ты теперь богатая наследница.
Его слова явно удивили девушку. Она некоторое время сидела молча, а потом несмело поинтересовалась:
— И все же… сколько денег завещал мне папа? Не думаю, что он мог много оставить… ведь он всегда говорил, что у нас ничего нет.
— По-моему, твой отец был порядочным скрягой, — ответил герцог. — Однако, как я слышал, он сам унаследовал крупную сумму от своего крестного отца. С годами эта сумма приумножилась, и все деньги папа завещал тебе.
— Все деньги?
— Все! — подтвердил герцог.
— А как же моя мачеха?
— Твой отец поссорился с нею, около года назад она от него ушла.
Фелиция тихонько вздохнула.
— Она, наверное, была очень с ним несчастлива.
— Судя по твоему тону, можно подумать, что тебе не безразлична ее судьба, — сказал герцог. — В свое время она не очень-то заботилась о тебе и не заступалась за тебя перед отцом.
— Папа был жесток с ней, — пояснила Фелиция. — Он, конечно, не бил миссис Лору, но она часто плакала.
— В любом случае тебе следует, — резко сказал герцог, — забыть обо всем этом кошмаре. Перестань даже вспоминать о том, как ты жила тогда с отцом. Впредь твоя жизнь будет безмятежна и счастлива, хотя, наверное, я слишком много требую от твоей судьбы.
Фелиция засмеялась.
— По-моему, слишком даже многого. Я изучала историю и пришла к выводу, что человеческая жизнь — это сплошная трагедия. Кажется, прежних богов ничего так не радовало, как несчастья простых смертных. И так было в любые времена, у всех народов.
— Мне нравится твой философский подход к жизни, — сухо отозвался герцог. — Мой принцип — выбрасывать из своей жизни все неприятности и невзгоды и навсегда забывать о них.
— Это значит уметь забывать неудачи и разочарования, снова вставать на ноги и начинать все сначала.
— Правильно! — подтвердил герцог. — А потому я хочу, чтобы и ты забыла несчастья и обиды, все случившееся с тобой до того, как я отправил тебя учиться в монастырь.
— Я никогда не забуду того… как вы спасли меня, — мягко произнесла Фелиция. — Более того, за ваш поступок я причислила вас к лику святых.
Герцог никак не ожидал услышать подобное.
— К лику святых? Ты шутишь?
Фелиция улыбнулась:
— У большинства девочек в монастыре и у всех монахинь были любимые святые, которых они особенно почитали, просили о заступничестве и исполнении желаний, чаще ставили им свечи.
— Это, конечно же, очень помогало, — вставил герцог насмешливо.
— А я оставалась в стороне. У меня не было собственного святого покровителя, — продолжала Фелиция, даже не обратив внимания на едкое замечание герцога, — но потом я вдруг поняла, что есть и всегда был святой Георгий… это вы.
— Святой Георгий, попирающий дракона? Как неуважительно отзываться так о своем отце, — поддразнил девушку герцог.
— Все в этой жизни встречаются с драконами, — отвечала Фелиция, — а вот вы предстали передо мной доблестным рыцарем в блестящих доспехах. Вы спасли меня… когда мне было так плохо. Когда я не видела выхода и хотела только умереть.
Ее слова прозвучали очень трогательно и искренне. Однако герцог твердо решил не допускать подобных сантиментов по отношению к себе.
— В твой дом меня завел слепой случай, или, если тебе нравится больше, сама судьба подсказала мне нужное время и место, — сказал герцог. — Мне, конечно, льстит то, что ты украсила мою голову нимбом, но мне кажется, мало кто согласился бы удостоить меня такой почести. Многие скорее послали бы меня гореть в аду.
— Вас называют Красавчиком?
— Откуда тебе это известно? — спросил герцог.
— Все девочки в монастыре слышали о вас от своих родителей, особенно от тех, кто увлекается скачками.
— Уж они-то знают мое прозвище, — признал герцог.
Ему не терпелось узнать, что еще порассказали о нем Фелиции.
— Все девочки завидовали мне, ведь ни одна из них не могла похвастать столь знаменитым дядей, — продолжала она. — Мне хотелось побольше узнать о вас, и на каникулах девочки расспрашивали о вас своих мам и пап, чтобы потом, вернувшись в монастырь, передать все мне.
— И что же они говорили обо мне? — поинтересовался герцог.
Он не мог скрыть озабоченности. Не все из того, что рассказывали о нем, предназначалось для девичьих ушей.
Во Франции ходило множество слухов о его любовных похождениях. Дело не раз кончалось скандалом. Сплетен становилось все больше, они были предметом для светских бесед, и в обществе за герцогом уже закрепилась устойчивая репутация повесы и распутника.
