— Из Москвы привёз, — сообщил генерал, — хороший коньяк.
Профессор в долгу не остался, вытащил шмат сала и четвертинку ржаного.
— Из деревни, от родственников, — сообщил он, — лучше под горилку, но и коньяк сойдёт.
Они выпили по пол-рюмки, — «Плебейство какое-то!» — морщится Кирилл Арсеньевич, но продолжает:
— Радиосвязь! Вот чего катастрофически не хватает РККА.
— Это не ко мне, — отверг лозунг профессор, — У меня нет под рукой радиозавода.
— И что же делать? — закручинился генерал, — У потенциального противника великолепная радиосвязь, на каждом самолёте, на каждом танке и в каждом батальоне. У нас только на уровне полка. Ты — умный, ты — профессор, скажи, что нам делать? А если завтра война? Что будем делать?
Генерал распалялся всё больше. Точнее, Кирилл Арсеньевич распалялся, коренная личность Павлова пребывала в недоумении. Эта пенсионерская сволочь не удосужилась уведомить его, зачем они сюда припёрлись.
— Не знаю, — подумав, ответил Никоненко, — Не мой вопрос. На высшем уровне надо решать.
— Ты, — ткнул в него пальцем генерал, — Ты тоже можешь решить. С использованием всех возможностей округа и республики, само собой. Если что, Москва нам поможет.
— И как? — Никоненко с интересом смотрит, как генерал наплёскивает коньяк, и сооружает ещё пару бутербродов с салом.
— Не догадываешься? А ещё профессор, — укоряет генерал, — Я подскажу. Если на тебя готовится напасть мужик с длинной дубиной, а у тебя под рукой такой же нет, что будешь делать? Мы не можем быстро создать и внедрить в армию радиосвязь, значит что?
Никоненко сощуривает глаза, понимает, что его к чему-то подталкивают, но к чему?
— Значит, нам надо лишить этого злодея его преимущества. Например, взять кнут, ловким движением захлестнуть его на дубинке и выдернуть из рук агрессора.
— Хотите лишить немцев… — генерал предостерегающе замаячил пальцем перед лицом профессора:
— Какие немцы? Вы что? Противника лишить, противника! Гипотетического.
— Кхм… хотите лишить противника радиосвязи? А как?
— Очешуеть! — Войдя в раж Кирилл Арсеньевич использовал выражение из своего времени. Но профессор перевёл слово правильно.
— Охреневаю я с тебя, Пал Степаныч! Кто из нас профессор, я или ты?
— Честно говоря, послушав вас, я уже и не знаю, — засмеялся Никоненко.
— Мы не можем враз произвести несколько десятков тысяч радиостанций. На каждый самолёт и каждый танк. Но! — генерал поднял палец, — Кто нам мешает создать постановщик помех, подавитель радиосвязи? Представьте, приезжает куда-то спецмашина, ну, пусть две-три. Разворачивают своё оборудование, включают и в радиусе нескольких десятков километров во всех наушниках только свист и треск.
Наконец-то в глазах профессора зажигается понимание.
— Так-так… генерируем хаотический сигнал и выдаём его по всему спектру радиоволн. Тут есть трудности…
— Обычно сигнал идёт через колебательный контур, так? — Где-то внутри себя генерал с изумлением слушает незнакомые слова и термины. И отказывается что-либо понимать.
— Какие проблемы у этих контуров? — невозмутимо, не обращая внимания на удивление профессора такой технической подкованностью генерала, продолжает Кирилл Арсеньевич, — Инженеры озабочены повышением их добротности, что обеспечивает узкий пикового вида спектр излучения. У нас обратная задача, уронить добротность до предела, чтобы расширить спектр выдаваемых частот. Далее, формирует ряд таких контуров, на каждую антенну, в батарею и забиваем широкую полосу частот. Частоты, на которых работают наши немецкие друзья, известны.
Профессор начинает безудержно улыбаться.
— М-да, действительно. Ломать — не строить. Добротность — не единственная проблема. Базовая частота тоже плавает туда-сюда. От нагрева, от тряски, от влажности, если воздушные конденсаторы использовать…
Генерал наливает ещё.
— Ну, что, профессор? Считай это заданием государственной важности. Сделаешь, подам на тебя реляцию на государственную награду. Или сталинскую премию. Тебе что симпатичнее?
— Премия симпатичнее, — смеётся Никоненко. — Медаль это только награда, а Сталинская премия — и награда, и деньги.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Они ещё обсудили оргвопросы и технические детали, но основная тема исчерпана. Уже усаживаясь в свой броневик, Кирилл Арсеньевич про себя ехидно ухмыляется. Крепнет в нём уверенность, что идея даст плоды. Ломать — не строить, тут с русскими трудно конкурировать. Как там в анекдоте? Русский узник в жёстко изолированной камере, ни окон, ни люков, ничего кроме надёжной герметичной двери должен что-то сделать с двумя титановыми шариками. Иначе, каюк ему. Х-ха! Никаких проблем! Один шарик сломал, другой потерял. Радиоэфир перекорёжить? Х-ха!
Есть ещё одна идея, но потом, потом, потом… держать её надо в жесточайшем секрете.
Минская квартира Павлова.
Тот же день, 17 февраля, 6 часов вечера.
— Наконец-то я дома, — устало бурчит генерал, Кирилл Арсеньевич отходит в сторону. Нечего ему делать при общении с чужой семьёй.
— Мама! Папа пришёл! — В прихожую выскакивает Адочка и с разбега прыгает на отца. Генерал с удовольствием зарывается носом в пушистую головку дочери.
— Борька дома?
— Все дома! — весело кричит девочка.
Генерал ласково обнимает Шурёнка, так он называет жену, идёт в комнату сына. Борька заканчивает выпускной класс, парню надо дорогу выбирать, куда пойти учиться.
— Привет, сын, — Борис кивает, сидя за столом. Что-то пишет, — прямо Ильф и Петров, — не удержался от комментария Кирилл Арсеньевич.
Адочка увязалась за отцом, решительно оккупировав его колени.
— Пап, скажи, война будет? — вдруг задаёт вопрос Борька. Генерал слегка морщится, как же его все достали с этим вопросом. Сыну показывает глазами на дочку, «с ума сошёл при ней такие разговоры начинать?». Вслух мирно спрашивает:
— А ты чего, доклад на тему международного положения пишешь?
— Не, сочинение по литературе задали.
— Дашь почитать, как напишешь?
— Ну, пап, — Борька морщит нос, — Зачем тебе?
Генерал смеётся, Адочка охотно поддерживает его веселье. Он замечал раньше, что Борька сам свои опусы читать не любил. Когда перечитывал в поисках ошибок, постоянно морщился от отвращения. Не Ильф и Петров он, это точно.
— Понятно. Писателя из тебя не выйдет. Адочка, сходи к маме, пусть чаёк поставит. А потом нам с Борькой по чашечке принеси.
Девочку, пышущую энтузиазмом, — папа поручение дал, — будто ветром уносит.
— Война, сын, уже идёт, как ты знаешь. Слава небесам, пока мы не участвуем. Но она нас не обойдёт.
— И когда начнётся? — глаза сына разгораются от жгучего любопытства.
— Этого никто не знает. Даже те, кто на нас нападать планирует. Они знают, что нападут, но когда именно, не знают.
— Немцы?
— Немцы или японцы. Остальным не до нас. Франция и Польша теперь точно не нападут, — генерал засмеялся вместе с сыном, — Америка далеко, Англия вляпалась в войну с Германией. Вся остальная Европа под Гитлером лежит. Но ты много-то не болтай. Официально Германия — наш союзник, друг и всё такое. Ты хорошо меня понял.
На последних словах без малейших вопросительных интонаций голос генерала опять лязгает. Борька аж ёжится.
— Ты генерал, а боишься…
— Я — генерал, а ты — глупый мальчик. Ты знаешь, что такое маскировка, блеф, введение противника в заблуждение? Москва прилагает огромные усилия для того, чтобы уверить весь мир в том, что мы с Германией друзья. А ты сейчас сболтнёшь одноклассникам, что твой папа наговорил про немцев и что дальше?
— Что? — непонимающе смотрит юноша.
— А то, что ты политику и планы нашего правительства порушишь. Между прочим, эта политика уже дала плоды. Когда мы заключили с немцами пакт и договор о дружбе, японцы перестали верить немцам. Так-то они собирались напасть со своей стороны. Теперь вряд ли. Понимаешь? Война на два фронта малоприятное занятие для любой страны.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Борька думает минуты две, потом неуверенно кивает.
