какой-то летней свежестью, и Влад прикрыл глаза, чувствуя кожей чужие прикосновения.
— Что еще болит? — Веда очень метко ткнула в бок парня, попадая прямо в ушибленные ребра.
Парень зашипел от боли, которая в одно мгновение охватила всю верхнюю часть тела и даже отозвалась в голове.
— Просто ушиб, пустяк, — постарался отмахнуться он, но выражение его лица говорило совершенно о другом.
— Нам ехать в седле еще много часов, и твой ушиб сделает только хуже. Раздевайся, я осмотрю тебя, — зеленые глаза требовательно уставились в его лицо. — Ну! — Влад кивнул, стягивая с себя сначала жилет, а затем рубаху. Каждое его действие сопровождалось тяжелыми выдохами сквозь сцепленные зубы. — Посмеешь скрыть от меня еще что-то, и я отравлю тебя. Будешь без сознания неделю лежать, а до Чернолесья я уж как-нибудь сама доберусь. Понятно? — недовольно проворчала она, разглядывая огромный синяк на ребрах, и правда удивительно, что они остались целы.
Парень издал понятливое «угу», когда ему в руки всучили настойку. Он отхлебнул, срываясь на кашель, но потом заметил строгий взгляд Веды и допил до дна. Ее пальцы неторопливо размазывали мазь по коже тонким слоем, она остановилась, о чем-то раздумывая, и зачерпнула больше мази, равномерно ее распределяя. Достала еще бинт, жестом прося Влада встать, и стала накладывать повязку, чтобы мазь не вытерлась об одежду, и лечение проходило быстрее.
Перед ее глазами маячил знак белого ворона, пока она заматывала торс парня. Оглядев свою работу, обошла по кругу, убеждаясь, что больше ничего серьезного нет, а мелкие царапины заживут сами. Для молодого охотника, который сражался с болотным змеем, Влад выглядел очень даже бодро.
* * *
Они молчали всю дорогу до Белозерья, слушая звуки вечерней природы. Пели птицы, шуршали листья редких деревьев, выли звери. Стареющая луна нехотя освещала им путь, изредка скрываясь за небольшими облаками.
Их встретил Яр, размахивающий кружкой с выпивкой. Вся деревня гуляла, празднуя победу над бедой. Яр слишком сильно уверил всех, что Влад и Веда справятся, поэтому отмечать начали заранее.
Он громко благодарил, зазывая поужинать со всеми, но парень с девушкой были слишком уставшими. Поэтому, забросив в рот несколько кусков мяса и запив квасом, они поплелись в комнаты, чтобы завтра с утра быть в седле.
— Кто это был, Веда? — Владислав не смог удержать вопрос, вспоминая худую старуху, глядящую на девушку.
Травница замерла у двери, так и не дотронувшись до ручки, ее пальцы мазнули по воздуху. Она развернулась, заглядывая в темные глаза.
— Моя бабушка, — Ведеслава поджала губы, словно не была создана для откровений. — Она умерла слишком быстро, я не успела попрощаться. А потом я сбежала из ее дома, не в силах жить там, где ее не стало.
— Мне правда жаль, Веда, — парень постарался сказать это искренне, и получил в ответ короткую улыбку.
— Раз ты спросил, спрошу и я, — ее голос в одно мгновение стал привычно сухим. — Кто звал тебя?
— Мама, — быстро, но тихо ответил Владислав. — Ее забрала хворь. Не от всех болезней есть лекарства, каким бы искусным не был травник, — Веда согласно кивнула. — И все, что у меня от нее осталось — мой конь. Остальное уничтожил отец, не желая видеть ни единой вещи, которая напоминала бы о его мертвой жене.
Девушка смотрела на его изменившееся лицо, потускневший взгляд. Вспомнила его слова, говорящие о том, что у всех по-своему тяжелая жизнь. И сейчас Влад приоткрыл дверцу в свое прошлое, рассказывая о матери. Отчего-то сдавило грудь и стало тяжело дышать. Ей стоило что-то сказать, выразить сочувствие, но подобное у нее всегда получалось с трудом.
— Спокойной ночи, Влад, — выдавила травница, в одно мгновение скрываясь в темноте своей комнаты.
— Спокойной ночи, Веда.
Глава 3
Морана… Богиня страшной смерти, холодной зимы, та, что следит за людьми, отправляющимися в иной мир, направляет их, подсказывает. Та, что ведает, где находится проход в тот мир, мертвый мир, в котором царят другие законы: темные законы, мрачные законы.
Ее почитают, ее боятся, уважают, ей приносят дары, в ее честь возводят храмы.
К людям Морана является в виде троицы: девушки, женщины и старухи. Это знаменует течение жизни, уход сил и молодости, приход слабости и старости. Всегда светлые, холодные глаза, черные волосы у девушки, серые у женщины и белые у старухи.
Из записей неизвестного о богине Зимы и Смерти.
* * *
Мальчишка не плакал. Ему запретили, грозясь наказать, запереть или вовсе изгнать. Но темные глаза все равно безвольно намокали, нижняя губа и подбородок дрожали. Тяжело и горько.
Рядом стоит отец, глушащий свою скорбь и ярость. Голубые глаза неестественно сухие, безжизненные, лишенные всякой эмоции. Лицо не лучше. Скорее наоборот, подчеркивало то, что скрывалось внутри.
Михаил Гордеев вчера лишился практически всего, что удерживало его в этом мире. Жену. Она боролась. К ней приезжали лучшие лекари со всех уголков Замковья. Но ни одно снадобье не помогло, ни одна настойка не сняла жар, ни один отвар не вернул ей рассудок. Неизвестная хворь сожгла ее за несколько месяцев. И Михаил ушел бы к Моране вслед за ней, не останься у него еще одной причины жить.
Сын.
Нет, не тот, что стоит по левую руку от него. Маленький, худой, временами болезненный, такой же, как и его мать. Другой. Старший сын, наследник. Быстрый, сильный, с цепким умом. Способный уже сейчас, в семнадцать лет, перенять на себя все дела отца. Такой же высокий и статный, с такими же ясными, порой пугающими глазами и копной темных волос.
Николай Гордеев стоял по правую руку от отца, с презрением глядя на содрогающегося в тихой истерике младшего брата. Их мать лежит на деревянной поверхности, обставленной бревнами. Но Николай не чувствует скорби. Он не был с ней близок, в отличие от Владислава. Он сын отца, не матери.
К погребальному костру какой-то мужчина подносит зажженный факел. Его губы двигаются, нашептывая молитву и прося Морану принять душу ушедшей в свой мир. Огонь охотно перекидывается на сухие бревна, кору и пучки сена. Переходит на ткань светлого платья, надетого на безжизненное, когда-то красивое тело.
Воздух заполняется серым дымом и запахом горелой древесины. Но это ничто по сравнению со смрадом горящего мяса.
Это ломает Владислава окончательно. Он падает на колени, пальцы яростно рвут зеленую траву. Изо рта вырывается крик отчаяния и боли.
Отец смотрит яростно, недовольно, разочаровано. Так же смотрит и Николай, продолжая даже сейчас держать лицо.
— Заткнись, Владислав! Ты позоришь меня, ты позоришь
