Джонни вдруг почувствовал страшную усталость. Голова его разламывалась. Руки дрожали. Он выскочил из мастерской, хлопнув дверью, и ворвался на кухню. Он знал, что миссис Лепэм не слишком сочувствовала благочестивым причудам свёкра. Она была на кухне, и все её четыре дочери тоже. Медж жарила кукурузу, Доркас выжимала тряпку из-под творога, Цилла накрывала на стол, а Исанна играла с кошкой.
Миссис Лепэм взглянула на Джонни:
— Что с тобой, мальчик, или ты повстречал привидение?
Джонни уселся и рассказал, в чём дело. Он превзошёл себя на этот раз, изобретая бранные слова.
Девочки глазели на него, раскрыв рты в сочувственной гримасе. Миссис Лепэм сурово стиснула зубы.
— Доркас, закрой дверь. Твой дедушка не должен слышать нас. Джонни, сколько тебе нужно ещё часов для работы?
— Да часов семь, наверное. Два часа я выкрою в понедельник рано утром.
— У тебя будет семь часов. Воскресенье воскресеньем, а сахарницу сделать надо. За последние десять лет это самый выгодный заказ. Неужели из-за какой-то глупой старомодной затеи мы его не выполним? Ведь, если мы угодим мистеру Хэнкоку на этот раз, он будет давать нам всё новые и новые заказы. Я не желаю, чтобы бедные мои сиротки помирали с голоду в угоду дедушке. Слушай же меня.
Мистер Лепэм, оказывается, в это воскресенье собирался после вечерней службы отправиться к пастору на дом, где должно было состояться собрание старейшин, а после собрания — холодный ужин и молебен.
— Вот тут-то ты и возьмёшь свои пять часов, Джонни: завтра вечером.
Работать в воскресный день запрещалось не только той религией, в которой Джонни был воспитан, но и законом. Джонни это знал. Он знал, что если на том свете он рисковал попасть в ад, то на этом его ожидали колодки. Тем не менее, когда миссис Лепэм спросила его:
— Ну как, Джонни, не побоишься?
Он ответил:
— Нет.
— Ни слова старику, смотри.
— Ни слова.
— Девочки, если вы только пикнете…
— Что ты, мама!
Дава и Дасти было решено подкупить обещанием послать их с готовой сахарницей к мистеру Хэнкоку. Он всегда награждал деньгами мальчиков, которые доставляли ему товар на дом.
У миссис Лепэм даже сделалась одышка от волнения, ко она была непоколебима. Итак, решено.
— Исанна, — сказала она тихо, — поди позови дедушку и мальчиков ужинать. Цилла, сбегай в погреб, принеси холодного эля.
Рот её и складки вокруг рта, даже нос и глаза казались вылитыми из чугуна.
3
Воскресный вечер. Работа идёт без запинки… Даже Дав и Дасти слушаются, хотя Дав и грозится полушутя рассказать всё «деду», когда тот придёт домой. Джонни всё равно, что скажет хозяин, — дал бы только бог управиться с сахарницей так, чтобы мистер Хэнкок делал им всё новые дорогие заказы! Если же мистер Лепэм рассердится, пусть уступит его Полю Ревиру — тот оплатит неотработанную часть срока.
Все четыре девочки, по-воскресному нарядные, не отводят восхищённых взоров от Джонни. Мать послала их на улицу посмотреть, не видно ли с пристани, что у них топится горн. А с Рыбной улицы? Не сплетничает ли кто о них?
Раздобыв подходящий уголь, Джонни живо принялся за отливку… Он положил обе восковые модели в мокрый песок. Движения его рук точны и размеренны. Он был уверен, что с работой справится, и всё-таки волновался.
Миссис Лепэм хлопотала подле него, он давал ей всякие несложные поручения.
— Тягу ещё рано открывать, миссис Лепэм, покачайте-ка сейчас мехи.
Раз он даже скомандовал ей: «Не зевать!» — и она ответила ему смиренным: «Хорошо, Джонни».
— Теперь давайте тигель. Она обратилась к Даву:
— Который?
— Я сам достану.
Дав стал рыться на полках, где хранились тигли для плавки серебра… Джонни не видел, как Дав, забравшись на табуретку, стал шарить рукой в глубине полки, покуда не нащупал треснутый тигель. Дасти всё видел и хихикнул. Он знал, что трещина была так мала, что её почти не видно. Может быть, тигель и выдержит жар печи, а скорее всего — нет. Потому-то мистер Лепэм и запрятал его так далеко. Дасти и Дав оба считали, что если тигель не выдержит и раскалённое серебро расплещется по всей печи, то так ему и надо, этому Джонни Тремейну, который без конца над всеми командует. То-то он окажется в дураках — после стольких трудов!
Доверчивой рукой Джонни подхватил надтреснутый тигель, опустил в него серебряные брусочки и поставил на печь.
Влетела Цилла:
— Мама, какой-то человек смотрит на нашу трубу!
— Как он одет?
— Как моряк.
— Ну, моряку нет дела до воскресенья. Ему всё нипочём. Лишь бы церковный старшина с констеблем не увидели.
Работа не прекращалась ни на минуту. Исанна сидела с кошкой на коленях.
— Джонни попадёт в ад, — сказала она убеждённо.
Джонни и сам так думал.
Он крикнул миссис Лепэм: «Не зевать!» — и попросил её положить где-нибудь на виду старые луковичные часы. Серебро должно плавиться с определённой скоростью и остывать положенный срок.
Миссис Лепэм в своём рабском стремлении помочь ему вызывала у него чувство, похожее на нежность. Он не замечал, как Дасти и Дав в углу давятся от смеха.
Часть воска, которым он пользовался, когда лепил модель, — лежала слишком близко к печи. Она растаяла и растеклась по полу. Джонни учили работать чисто, убирая за собой походя, но сегодня он слишком торопился.
— Джонни, — спросила миссис Лепэм, — не пора лить? Смотри, серебро расплавилось и начинает мигать. Она была права.
Джонни легонько подался вперёд, вытянув перед собой правую руку. Тигель осел и вдруг раскололся; серебро растеклось по печи, как молоко. Джонни, всё ещё с протянутой вперёд рукой, подскочил к печи. Что именно случилось в эту минуту, Джонни так и не понял. У него вдруг подкосились ноги. Он опёрся рукой о пылающую печь.
Ожог был так ужасен, что он сперва даже не почувствовал боли, а так и стоял, тупо воззрившись на руку.
На какую-то одну секунду, пока металл не остыл, вся его ладонь, от запястья до кончиков пальцев, была покрыта чистым серебром. Он взглянул на тыльную сторону руки. Она оставалась как была. Затем он почуял запах горелого мяса. Кругом стало черно и всё пошло ходуном. В ушах раздался рёв.
Он очнулся, когда Доркас пыталась влить ему в рот коньяку. Он лежал на полу. Миссис Лепэм опустила его обожжённую руку в миску с мукой и кричала на Медж, чтобы она поторапливалась с приготовлением хлебной припарки.
Он увидел лицо Циллы. Оно было зелёным.
— Мама, — сказала она, облизывая сухие губы, — дай я сбегаю за доктором Уорреном!
— Ах, нет… Постой, дай подумать. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из этих докторов узнал о том, что он работал в воскресенье. И потом к чему нам доктор — ведь это всего-навсего ожог! Ты лучше вот что, Цилла, сбегай на тот конец пристани и приведи сюда старую повитуху, бабку Хоппер. Эти старухи лучше всякого врача умеют лечить такие раны… Как себя чувствуешь, Джонни?
— Ничего.
— Не болит?
— Нет ещё.
Он знал, что боль наступит позже.
4
Джонни лежал в «комнате смертей и рождений». Собственно, это была не комната, а чулан с маленьким окошечком на кухню; в обычное время, когда в доме не было больных, это помещение использовали как кладовую. К руке Джонни была подвязана припарка из подсолнуха, издающая мучительно удушливый запах. Собственно, боль он почувствовал только сегодня, на второй день. Руку дёргало до самого плеча. Бабка Хоппер сидела на кухне и разговаривала с миссис Лепэм.
— Не забывайте смачивать время от времени повязку известковой водой. В нашем деле много значит удача. Если не заживёт так, придётся полечить заговором.
Ещё совсем недавно такую старуху, как бабка Хоппер, могли бы объявить ведьмой и повесить: и возраст подходящий, и беззубый смех, и усы… К тому же она не гнушалась прибегать к заклинаниям. Но надо сказать, опыт у неё был огромный. Ни один врач в Бостоне не знал столько о повивальном деле и детских болезнях, сколько знала бабка Хоппер. Ожог Джонни она лечила не хуже любого врача, но только допустила оплошность, дав руке согнуться в кисти. Дело в том, что в этом положении боль была менее нестерпима, чем если бы выпрямить руку.
На четвёртый день началось нагноение. В те времена считалось, что это природа таким образом борется с недугом. Старуха Хоппер закармливала Джонни опиумом. Дни тянулись в каком-то полусне, сливаясь с ночами, в ушах не прекращался рёв. Того, что раньше называлось Джонни, не было: он как бы растворился в боли и сонной одури.
Жар стал поменьше, сократились и дозы наркотика. Джонни ни разу ещё не видел своей руки с тех пор, как взглянул на неё возле горна, когда она была вся покрыта серебром. Бабка Хоппер обещала на следующий день снять повязку и посмотреть, «что осталось от руки», как она образно выразилась.
