Конечно, выдающийся человек влияет на ход событий и способствует прогрессу, но лишь в том случае, если его деятельность слита с усилиями народных масс. Ни Спартак, ни Пугачев, Лютер не были одиночками, стоящими над толпою, - они возглавляли широкие движения масс, и в этом была их сила. Не признавая созидательной роли народных масс, Цвейг переоценивает значение личности, что связано с его либерально-индивидуалистической позицией в общественной борьбе современности. К тридцатым годам индивидуалистические иллюзии окончательно овладевают его сознанием. Хотя Цвейг по-прежнему отстаивает идею прогресса и начинает выступать с критикой реакционных явлений и идеологии, порожденных фашизмом, тем не менее в начавшемся антифашистском движении он занял далеко не передовую позицию.
Приход фашизма к власти, поход, начатый им против демократии, разгром национальной немецкой культуры и подготовка новой мировой войны создали новую ситуацию в идейной жизни западноевропейской интеллигенции. Крупнейшие художники Запада стали осознавать, что борьба с фашизмом немыслима без опоры на народные массы, и пытались, защищая демократию, объединить свои усилия с усилиями народов, отстаивающих свою свободу от фашизма. Понимая, что гуманизм должен быть действенным, они обращались к тем историческим традициям, которые были связаны с широкими народными движениями; в произведениях на современную тему и в публицистических статьях они раскрывали социальную природу фашизма как новой формы классового господства буржуазии.
Стефан Цвейг в это время пишет одно из самых кризисных своих произведений, "Триумф и трагедия Эразма Роттердамского" (1933 год), - биографию знаменитого деятеля европейского гуманизма, прославленного мастера социального компромисса. Автор "Похвалы глупости" - один из самых проницательных умов своего времени - может по праву быть назван духовным отцом европейского либерализма. Живя в эпоху, насыщенную острейшими социальными столкновениями, Эразм занимал в классовой борьбе своего времени нейтралистскую позицию и во имя сохранения личной независимости не примыкал ни к одному из боровшихся между собой политических лагерей. Цвейг, видя в поведении Эразма образец мудрости, сознательно идеализирует слабые стороны Эразма - общественного деятеля - и обращается к его образу затем, чтобы подкрепить собственную позицию политического нейтрализма.
Стремясь сохранить то, что он в предсмертной Декларации назвал "высшим благом", - личную свободу, Цвейг, будучи враждебен фашизму всем строем своего мировоззрения, хочет бороться с его идеологией в одиночку, не примыкая ни к какому политическому лагерю, ни к какой политической партии. Вполне закономерно эта "надпартийная" позиция поставила его в межеумочное положение, привела к потере реальной социальной опоры в жизни и толкнула к глубоко консервативному выводу, что истинный "гуманизм по своей природе не революционен".
В решающий момент истории, когда в сознании лучших представителей западноевропейской интеллигенции укреплялось демократическое начало, Цвейг оказался в плену плоского буржуазного либерализма. В тридцатые годы его творчество теряет социальную остроту; стремительный поток событий обгонял Цвейга, который с болезненным упорством цеплялся за старые идеи, хотя жизнь все настойчивее обнаруживала их исчерпанность.
Сам писатель начинает ощущать, что его представление о единстве европейской культуры, как основы прогресса, оказывается фикцией. Поощряемые международными империалистическими кругами, немецкие фашисты открыто готовили новую мировую войну: родина Цвейга - Австрия стала первой жертвой их агрессии, затем мюнхенцами была предана Чехословакия. Фашиствующие элементы в разных странах Западной Европы стремились морально разоружить и разъединить народы, объявив поход против всего передового, что было в национальных культурах. Другая основная мысль Цвейга - о значении одинокой личности, как движущего фактора истории, - опрокидывалась активностью народных масс, объединявшихся под знаменем Народного фронта и дававших открытые бои фашизму на полях Испании. Тридцатые годы для Цвейга - годы жестокого духовного кризиса, внутренней смятенности и возрастающего одиночества. Однако напор жизни толкал писателя на поиски разрешения идейного кризиса и заставлял пересматривать идеи, лежавшие в основе его гуманистических принципов. Опубликованная им в 1938 году книга "Магеллан. Человек и его деяние" свидетельствовала, что в мировоззрении Цвейга начали происходить некоторые сдвиги. Обращаясь к образу Магеллана - человека действия, Цвейг, несомненно, пытался преодолеть созерцательный характер своего гуманизма. Избрав для описания путешествия Магеллана сдержанный тон хрониста, Цвейг, однако, не прячет за размеренным и внешне спокойным повествованием взволнованного удивления перед красотой человеческого деяния и стойкостью человеческой воли, преодолевающей безмерные трудности. Суровый образ Магеллана - человека великой цели - написан Цвейгом широко и свободно. Прославленный мореплаватель встает зримо со страниц книги: сын своего времени, навигатор и дипломат, воин и мечтатель, идущий по неизведанным дорогам истории. Чист и прозрачен стиль книги. Первозданная свежесть непознанного и еще не оскверненного корыстью мира нарисована Цвейгом многоцветной и влюбленной кистью. Он дает ощутить и торжественность океанских просторов, и таинственность чуждых стран, мимо которых в робком молчании проплывали корабли Магеллана, и зовущую ласковость благоуханных островов, где вольно и беззаботно жили люди, не знающие ни проклятой власти золота, ни рабства, с которым их очень скоро познакомят европейцы.
Но в описание нетронутой прелести мира, в рассказ об одном из величайших дерзаний в истории вторгается тревожное раздумье писателя над тем, как дорого платит человечество за каждый свой шаг вперед, какими неправедными и кровавыми средствами утверждается цивилизация. Не только горестная судьба Магеллана давала ему повод для подобных размышлений. Вслед за кораблями первооткрывателей плыли корабли конквистадоров. Насилие отмечало их след: цепи и меч несли они в покоренные земли. Хотя Цвейг писал о минувшем, ощутима перекличка его суждений о прошлом с современностью, когда еще более мучительно и тяжело в жестокой борьбе с косностью корыстного мира, с воинствующей реакцией пролагает себе человечество путь в будущее. Книга о Магеллане была написана Цвейгом в дни борьбы испанского народа за свободу. Фашизм перед началом похода за мировое владычество проверял свое оружие на беззащитных испанских городах и деревнях. В рядах Народного фронта под знаменем антифашизма объединялись лучшие силы прогресса и демократии. Отблеск этой великой борьбы лег и на книгу Цвейга о Магеллане.
Однако при всех достоинствах книги она обнаруживала, что в понятие прогресса Цвейгом не было вложено конкретное социальное содержание. "Лишь тот обогащает человечество, кто помогает ему познать себя, кто углубляет его творческое самосознание" - таков философский вывод, который делает Цвейг в конце книги, определяя значение человеческого деяния, способствующего поступательному ходу истории. Но человечество познает себя не только в завоеваниях общекультурного и научного прогресса. История выдвинула перед современным человечеством другую, более важную, возвышенную и трудную задачу - познания путей преобразования общества. В условиях, когда эти пути были открыты и познаны научным социализмом, а народные массы, охваченные его идеями, уже начали практически пересоздавать современное общество, вывод Цвейга явился не чем иным, как анахронизмом, свидетельствующим, что писатель не понимал смысла всемирно-исторических событий, разыгрывавшихся на его глазах, и безнадежно отставал от жизни. Совершенно очевидно, что идея прогресса, защищаемая Цвейгом в книге о Магеллане, выступает как плоская абстракция.
Но время, в какое писалась книга, не терпело абстракций, Надвигалась вторая мировая война, и художник должен был ясно понимать, какие общественные силы он считает действительными защитниками прогресса и культурных ценностей. Такими силами были народные массы. Книга о Магеллане, однако, не давала оснований для вывода о том, что Цвейг сделал решительный шаг к признанию их ведущей роли в историческом процессе. Прежние представления и колебания владели им. Написанный в 1939 году его первый и единственный роман "Нетерпение сердца" также не разрешал терзавших писателя сомнений, хотя и содержал попытку Цвейга по-новому осмыслить вопрос о жизненном долге человека.
Действие романа разыгрывается в небольшом провинциальном городке бывшей Австро-Венгрии накануне первой мировой войны. Герой его, молодой лейтенант Гофмиллер, знакомится с дочерью местного богача Кекешфальвы, которая влюбляется в него. Эдит Кекешфальва больна: у нее парализованы ноги. Гофмиллер - честный человек, он относится к ней с дружеским участием и только из сострадания делает вид, что разделяет ее чувство. Не найдя в себе мужества прямо сказать Эдит о том, что не любит ее, Гофмиллер постепенно запутывается, дает согласие жениться на ней, но после решительного объяснения бежит из города. Брошенная им Эдит кончает самоубийством, и Гофмиллер, вовсе не желая того, по существу становится ее убийцей. Таков сюжет романа. Философский его смысл раскрывается в рассуждении Цвейга о двух типах сострадания. Одно - трусливое, основанное на простой жалости к несчастьям ближнего, Цвейг называет "нетерпением сердца". Оно скрывает инстинктивное желание человека защитить свой покой и благополучие и отмахнуться от настоящей помощи страждущему и страждущим. Другое - мужественное, открытое сострадание, не боящееся правды жизни, какой бы она ни была, и ставящее своей целью оказание реальной помощи человеку. Цвейг, отрицая своим романом бесплодность сентиментального "нетерпения сердца", пытается преодолеть созерцательность своего гуманизма и придать ему действенный характер. Но беда писателя была в том, что он не пересматривал принципиальных основ своего мировоззрения и обращался к отдельному человеку, не желая или не умея понять, что истинный гуманизм требует не только нравственного перевоспитания человека, но коренного изменения условий его существования, которое явится результатом коллективного деяния и творчества народных масс. В обстановке обострившейся политической борьбы предвоенных лет общественные взгляды Цвейга обрекли его на тягостное одиночество.
