Краем глаза Бартоломью заметил свет, пробивавшийся сквозь запертые ставни второго этажа в южном крыле, и вспомнил, что Элфрит бдит над усопшим. Он подумал, что надо бы подменить монаха, и зашагал обратно. Тихо открыл дверь внизу лестницы, чтобы не разбудить кого-нибудь из тех, кто уснул совсем недавно. Ступеньки были каменные, и Бартоломью взошел по ним почти бесшумно. На темной лестнице ему пришлось придерживаться за стену, чтобы не упасть. Добравшись до крохотной каморки Августа, он открыл дверь и остолбенел.
Элфрит сидел на корточках посреди комнаты, спиной к Бартоломью, и при свете единственной свечи энергично взламывал половицы. Тело Августа лежало рядом с ним посреди смятых простынь и разбросанных обрывков пергамента. В тусклом свете Бартоломью разглядел, что штукатурка, покрывающая стены, местами отколота.
Бартоломью шагнул вперед, но потрясение сделало его движения неловкими, и он врезался в дверь. Элфрит вскочил и метнулся ему навстречу. Бартоломью четко видел лишь его темные одеяния: свет был слишком скудным, чтобы разглядеть выражение лица, скрытого под объемистым капюшоном.
— Элфрит! — ошеломленным шепотом воскликнул Бартоломью. — Что вы делаете?
Тот указал куда-то, а потом, прежде чем Бартоломью успел отреагировать, бросился вперед и с разбегу впечатал врача в дверь. Бартоломью задохнулся, принялся тщетно цепляться за развевающиеся одеяния, а Элфрит ухватил его за волосы. Бартоломью, онемев от растерянности, увидел, что в другой руке монаха блеснуло что-то острое. Это вывело его из остолбенения, он вывернулся из хватки Элфрита, и лезвие, не причинив вреда, чиркнуло по стене.
Бартоломью перехватил руку с ножом, и на несколько секунд противники застыли, ни один не мог одержать верх. Потом Элфрит, которому, очевидно, паника придала сил, толкнул Бартоломью так, что тот полетел с лестницы навзничь. Какое-то время мир вокруг него вращался во всех направлениях, пока острая боль в вывихнутом во время падения колене не привела его в чувство. Он смутно слышал чьи-то шаги, хотя и не соображал, откуда они доносятся. Потом медленно поднялся, морщась от боли в ноге. Падая, он перегородил дверь — значит, Элфрит не мог выбраться из здания.
Он осторожно поковылял вверх по лестнице, стараясь производить как можно меньше шума. Дверь в каморку Августа до сих пор была распахнута, и тело лежало на полу, замотанное в простыни. Дверь в спальню коммонеров тоже была приоткрыта. Бартоломью проглотил вставший в горле ком и начал медленно продвигаться вперед. Элфрит должен быть в дортуаре коммонеров: другого выхода из здания, кроме того, который перекрыл своим телом Бартоломью, нет. Он толкнул дверь так, что она грохнула об стену, и, прижимаясь к ней спиной, проник в комнату.
В спальне коммонеров было светлее, чем в клетушке Августа, поскольку все ставни оставили раскрытыми в душную летнюю ночь. Коммонеры спали на соломенных тюфяках, которые днем можно было сложить друг на друга, чтобы освободить место. Бартоломью видел, что все обитатели комнаты на своих местах и все спят. Было достаточно света, чтобы разглядеть лица и тела и с уверенностью сказать, что среди них нет Элфрита. В комнате не имелось ни ниш, ни уборных, где можно было бы спрятаться. Элфрит пропал.
Бартоломью попятился назад и очутился в комнате Августа. Он был совершенно сбит с толку. Спрятаться францисканцу здесь негде, а выйти из здания, не пройдя мимо лежавшего на ступенях Бартоломью, он не мог. Мэттью прислонился к стене. Теперь, когда первая опасность, по всей видимости, миновала, его начало колотить от потрясения и боль в колене казалась невыносимой. С трясущимися ногами он плюхнулся на постель.
Сердце у него едва не выскочило из груди, когда Август издал негромкий протяжный стон. Бартоломью в ужасе воззрился на распростертую на полу фигуру. Он медленно протянул дрожащую руку и стащил обмотанные вокруг тела простыни, чтобы открыть лицо.
И отпрянул в смятении при виде характерной щетинистой тонзуры Элфрита, показавшейся из-под скомканных простыней. Несколько секунд Бартоломью сидел совершенно ошарашенный и остолбенело смотрел на неподвижное тело на полу. Если это Элфрит, кто же тогда напал на него? И более насущный вопрос: где Август?
Он присел рядом с распростертым на полу человеком. Аккуратно повернул его на бок, отметив глубокую рану у виска. Веки Элфрита дрогнули и поднялись, и Бартоломью помог ему усесться. Несколько минут монах лишь сжимал голову в руках и стонал. Бартоломью доковылял до стола, смочил полотенце водой из кувшина на ночном столике и приложил его к шишке. Наконец францисканец поднял на него сощуренные глаза.
— Что случилось? — просипел он. Бартоломью смотрел на него, пытаясь разобраться в событиях последних нескольких минут.
— Это вы мне расскажите, — проговорил он, опускаясь обратно на постель. — Где Август?
Элфрит резко повернул голову, чтобы взглянуть на кровать, и поморщился от слишком стремительного движения. Он посмотрел на опустевшую постель, заглянул под нее. Потом снова взглянул на Бартоломью, и глаза у него потрясенно расширились.
— Где Август? — переспросил он.
Бартоломью смотрел, как Элфрит с усилием поднялся на ноги и распахнул ставни. Стало светлее, и они оба принялись оглядываться по сторонам в маленькой комнатке. Все было перевернуто вверх дном. Скудные пожитки Августа разбросаны, запасная одежда вытряхнута с полки и свалена на полу, небольшую шкатулку на столе перерыли снизу доверху, и теперь повсюду валялись обрывки пергамента. Бартоломью вспомнил, что нападавший на него человек что-то делал посередине комнаты, и, наклонившись, увидел, что половицы местами отстают. Острый нож, который едва не прикончил Бартоломью, очевидно, использовался для того, чтобы отковыривать штукатурку со стен — вся комната была усеяна пылью и камешками.
— Расскажите мне, что произошло, — попросил Бартоломью.
Элфрит покачал головой и тяжело опустился на постель рядом с ним.
— Не знаю. Я стоял на коленях перед распятием у окна, когда послышался какой-то звук. Я решил, что это брат Пол. В последнее время он сильно сдал, и я пошел проверить, не проснулся ли он. Он свернулся под одеялом и крепко спал, так что я вернулся сюда. Потом я снова опустился на колени и больше ничего не помню. Очнулся я, когда ты помогал мне встать, и оказалось, что Август пропал. — Внезапно он повернулся и сжал локоть Бартоломью. — Мэттью, ты уверен, что Август был… — Он замялся.
Бартоломью кивнул, вспоминая тщательный осмотр, который он провел. Август был не просто мертв — он уже начал коченеть, и никакой яд или зелье, сколь угодно изощренное, не способны произвести подобный эффект.
— Но кто это сделал? — недоумевал Элфрит. — Что могло кому-то понадобиться от бедного старины Августа? И где человек, который напал на меня?
Бартоломью снова привалился к стене и закрыл глаза. Он думал о словах Августа, об обугленной кровати, о неожиданной смерти сэра Джона, о странном поведении брата Майкла и о реакции других преподавателей — Уилсон воспринял новость о смерти совершенно бесстрастно, Суинфорд не принимал его всерьез и считал выжившим из ума стариком, и даже Элфрит не выказал особого волнения.
У него засосало под ложечкой. Все подозрения прошлой ночи разом одолели его вновь. Слишком много вопросов, слишком много необъяснимых мелочей. Внезапно у него не осталось сомнений в истинности утверждений Августа и в том, что именно из-за этого кто-то решил убрать старика. Но кто? И почему? И самый важный вопрос: где тело? Зачем кому-то уносить тело старика?
— Мэттью? — Бартоломью открыл глаза. Перед ним было суровое лицо отца Элфрита: глаза смотрели серьезно, обычно аккуратно причесанные седые волосы стояли вокруг тонзуры торчком. — Посмотрим в комнате коммонеров, не перетащили ли Августа туда, потом глянем на лестнице…
Бартоломью вздохнул.
— Тот, кто напал на вас, напал и на меня. Я падал с лестницы, и я знаю, что Августа там нет. И в спальне коммонеров я смотрел, там его тоже нет. Мы еще раз проверим все вдвоем, но тот, кто напал на нас, похоже, забрал Августа с собой.
— Это не обязательно так, сын мой, — возразил Элфрит. — У тебя нет никаких доказательств этого утверждения.
Бартоломью скорчил гримасу. Элфрит, один из лучших университетских преподавателей логики, рассуждал правильно, но нападения на них и исчезновение тела Августа произошли в комнате старика или поблизости от нее, и если даже это сделали разные люди, оба происшествия должны быть связаны друг с другом.
— Надо позвать мастера Уилсона, — сказал Бартоломью. — Он должен решить, что делать.
— Да. Позовем, — ответил Элфрит. — Но сначала я хочу найти Августа. Не может он быть далеко. Мы поищем вместе и, несомненно, обнаружим, что его перенесли по какой-то совершенно логичной причине.
