А вот сейчас, Джои, я собираюсь на минутку, сделаться серьезным. Хочу сказать пару слов об аэропланах, о той одержимости небом, что, по-видимости, крепко ухватила каждого американца за яйца. Как полагаешь, что означает шумиха вокруг путешествий на Луну, на Марс, на Юпитер? Я всерьез задаюсь вопросом, а что, если эта полетомания вовсе не симптом великого и самого настоящего перенапряжения? Не означает ли она нечто большее, чем просто покорение воздуха, как все кричат? Красивые слова: дескать, авиатор соединяет города между собой, изничтожает стихию времени, творит новые способы общения, и т. п. Однако это лишь часть айсберга. Кое-что скрыто глубоко под водой, например, пробуждающееся мистическое чувство. Авиатор взмывает над землей и вращается вместе с нею… ну, или почти. Он движется со звездами в другом измерении, по крайней мере у него возникает подобная иллюзия. Возникает ощущение власти – не той, прежней, которую порождало прикосновение к земле, а сверхъестественной, которую дает освобождение от земли. Это опасно. Спустя столетие человек снова начнет мыслить астрологически. У него разовьется чувство полета, он упьется космосом, новыми идеями пространства-времени, подобно тому, как захмелела Европа с открытием Америки. Летчик станет уверять себя, будто желает попасть на Луну, Марс, Юпитер, но в действительности никогда не достигнет их. Все, что он найдет, это самого себя – человека, и еще один приступ неистовой созидательной активности. Каждый раз, когда горизонт раздвигается, я имею в виду воображаемый горизонт, земля сжимается. Жизнь не способна раздвигать пределы – она цветет, дает побеги, развивает свои силы. Сегодня люди считают очень важной возможность быстро перемещаться из одной точки в другую. Завтра они замрут на месте, довольные тем, что не нужно никуда двигаться. Они застынут как вкопанные и станут петь о путешествиях к неведомым сферам. Для человека существует лишь одна дорога – дорога к Богу. На этом пути, ища и молясь, человек обретает себя. Тогда он распахивает челюсти пошире и запевает во все горло. И с тех пор Бог ему уже не нужен, поскольку Он везде – дальше самых дальних звезд и ближе твоей собственной кожи. Я хочу сказать, мы летим к Господу на аэроплане. Вот только ни один аэроплан не долетит до Него. Как и ни один человек. Зато мы можем петь «Аллилуйя», и когда мы обретаем себя, «Аллилуйя» не прекращается. Но только мне для этого аэроплан не потребовался. Хватило пары мокасин и твердой почвы под ногами.
А теперь, братец Фредди, как тебе такая песенка? «Выше, выше, выше, моя крылатая машинка!» Мы будем петь ее, забравшись на высший уровень, опираясь ногами на последнюю строфу из «Фауста», пока голова не закружится. Туда, вверх, в безначальное женское лоно. В конце концов, все сводится к зову Природы, что твердит тебе, Богоподобному: «Стань собой! Оставайся на земле!» Давай же отныне взмывать к облакам с этой песней и плавно спускаться на парашюте. В последней строфе взор Гете проник неизмеримо дальше, чем взгляд любого авиатора. Поэт стоял на метафизическом плоскогорье, между небом и землей. Балансируя на краю вечного мгновения, спокойный, непоколебимый, князь над людьми, он превозмог и прошлое, и будущее. Гете увидел великую спираль движения, существующую сразу во всех сферах, ту, что начинается в астрале и уходит в него же. Поэту открылась бесконечность. Прирожденный авиатор, он на целое столетие опередил свое время. Гете умел замереть на месте – и петь.
Вот, Джои, прежде чем запрыгнуть на борт, хочу поделиться кой-какими сведениями об Эмпайр-Стейт-Билдинг. Спорим, у тебя волосы встанут дыбом. Значит, так… После тринадцатого этажа голова уже не кружится, ибо, как известно, скорость уток, летящих к экватору, обратно пропорциональна звуку ядра, падающего сквозь пространство со скоростью восемьсот шестьдесят пять миллионов девятьсот сорок семь миль в секунду. Окна – водостойкие, стены – огнеупорные. Дамским бельем и туалетными принадлежностями торгуют на двести двадцать седьмом этаже. Со дня основания небоскреба восемь миллиардов семьсот шестьдесят пять миллионов четыреста девяносто две тысячи пятьсот восемьдесят три посетителя поднимались до причальной мачты для дирижаблей, причем каждому желающему выдавался парашют и каппа. Эмпайр-Стейт-Билдинг – самое высокое здание мира, даже «невзирательственно» на длину флагштока, на котором триста шестьдесят пять дней и ночей полощутся звезды и полосы, «невзирательственно» на снег, дождь, град, слякоть, туман, гололедицу, банковские кризисы или отсутствие таковых. Швейцары, количество которых слегка превышает численность всех постоянных армий Европы вместе взятых, не выходят на службу без неснашиваемых носков и пуленепробиваемого бандажа. К тому же парни прошли тест на интеллект и ведут себя крайне учтиво, даже когда им недоплачивают. Весь персонал, кроме ночной смены, ежевечерне подвергают дезинфекции во избежание распространения эпидемических заболеваний типа брюшного тифа, дизентерии, желтой лихорадки и прочей заразы. Эмпайр-Стейт-Билдинг – самое изумительное сооружение в мире, за исключением еще более изумительных сооружений, которые пока еще строятся и которые однажды затмят не только прошлое, но и будущее. Ну просто картина горного обвала или оползня.
Однако самое замечательное в самом замечательном из всех замечательных зданий – это магазин подарков. Находится он на двести шестьдесят седьмом этаже, где можно пересесть на другой лифт, который вознесет тебя к триста восемнадцатому этажу, что находится у подножия причальной мачты, вздымающейся, в свою очередь, на умопомрачительный уровень пятьсот шестьдесят третьего этажа. Здесь (я имею в виду магазин) продаются все мыслимые и немыслимые пустячки, безделки и побрякушки. Не последнее место на витринах занимает огромный зверинец фигурок, сделанных сплошь из жевательной резинки – «Ригли», разумеется. Тот, чей изобретательный гений создал данное чудо, прибыл из джунглей Юкатана. После продолжительной и почетной карьеры жевательные магнаты не моргнув глазом выставили творца на улицу. Теперь его можно встретить в «Барбизон-Плаза», где, свободный от гнета «резиновых» баронов, упомянутый гений обретается и время от времени дает интервью. Среди прочих сувениров заслуживают внимания открытки с фронтальными, боковыми и задними видами любого архитектурного сооружения Нью-Йорка, «невзирательственно» на его размер и назначение. Кроме того, снимки с крыш и, конечно же, стереоскопические слайды. На всякий случай, предупреждение случайно забредшим покупателям: товары руками не трогать!
Несмотря на громадные размеры, небоскреб был возведен менее чем за полгода, и все благодаря чудесной службе межотраслевых аэроплановых поставок и поддержке Гильдии плотников и столяров. Вероятно, тебя заинтересует, что, согласно договору, строители обязывались закончить работы к полудню двенадцатого февраля, однако, опять же благодаря вышеупомянутому восхитительному сотрудничеству, здание полностью завершили (а окна полностью вымыли) уже к девяти утра назначенной даты. Окна в контракте не упоминались: это был бесплатный вклад Союза мойщиков. Тут мы хотели бы раз и навсегда развеять клеветнические слухи, возможно, распускаемые конкурентами, о якобы слабом качестве солнечных лучей, пропускаемых данными стеклами. Наоборот, свет абсолютно чист, профильтрован, и администрация Башни гарантирует посетителям безупречную видимость в радиусе не менее семидесяти пяти миль в условиях нормальных барометрических показаний. Подобная гарантия не могла бы быть предоставлена посетителям, если бы не установка новейших термостатов, созданных специально для Эмпайр-Стейт. В дополнение к идеальной видимости приборы обеспечивают также равномерное давление на барабанные перепонки при стремительном опускании в лифте с самого верха до нижнего подвального помещения, которое, по оценкам геологов, расположено в полумиле ниже уровня моря. Потрясающее устройство пока уникально в истории небоскребостроительства и, без сомнения, окажет неоценимую услугу людям, страдающим чахоткой или же одышкой, иногда именуемой «внутренним катаром».
Случайного клиента, решившего угоститься бутербродом с колбасой в кафе у подножия башни, сразит наповал великолепный вид из окон. Канарейки, столь сладкозвучно распевающие в платиновых клетках, нужны вовсе не для того, чтобы, как многие воображают, развлекать обедающих; они призваны бороться с неодолимо возникающей потребностью посетителя уснуть за столом. Это вам не примитивные пичужки, что щебечут попусту, лишь бы убить время. Напротив, их трели предназначены восстановить чувство времени, которое подвергается серьезной опасности, как только человеческий организм переживает нереальную смену высоты, к чему оказывается совершенно неподготовлен по причине многовекового пешеходного опыта. Канарейки проходят обучение у ведущих эндокринологов, работающих в сотрудничестве с лучшими психоаналитиками штата Нью-Йорк. Их трели громки ровно настолько, чтобы преодолеть подсознательный порог акустических нервных центров, тем самым убаюкивая нечаянного гостя, а значит, возвращая его к знакомому, словно грохот падающего на сваи молота, ритму будней, и вот уже посетитель выныривает обратно, в объятия привычной цивилизации, без страха приобрести агорафобию, гидрофобию и прочие извращенные, а то и полиморфные повреждения мозга. Ежевечерне, ровно в девять, на службу заступает новая смена канареек, в то время как прежняя отправляется на медицинский осмотр к дипломированному оториноларингологу. Столь трогательной опекой птицы обязаны памяти Гатти-Газаззаnote 56, который, предвидя сию великую нужду, приказал своему поверенному внести необходимую приписку в завещание. С наружной стороны на дне каждой клетки посетители могут увидеть профиль щедрого благодетеля, отчеканенный из чистого золота.
