На станции Канаш, где железнодорожный путь раздваивался, он приказал бронепоезду идти «зеленой улицей» на Москву через Арзамас – Муром. Вместе с командиром и личным представителем Агранова дали соответствующую телеграмму по линии. А когда хвост «Розы Люксембург» скрылся из виду, Шульгин распорядился перевести стрелку на левую ветку, ведущую к Саранску и дальше, к Пензе, куда и свернул поезд, увозящий адмирала.
Перед входным семафором станции Шумерля длинными гудками паровоза Шульгин остановил пыхтящий впереди бронепоезд. Соскочил с подножки на посыпанную шлаком дорожку вдоль платформы, долго ждал, когда откроется дверь штабного вагона. Наконец оттуда появилась коренастая фигура Прыгунова, начальника артиллерии. Сашка махнул ему рукой, подзывая.
– Что-то третий состав отстает, – сказал он, глядя в красное, распаренное лицо и ускользающие глаза артиллериста. – А Мокрецов где?
– Отдыхает командир. Обошел бронеплощадки, проверил матчасть и соснуть прилег, минут на триста…
– И пусть отдыхает. Главное, чтобы до Москвы отдохнул, – понимающе усмехнулся Шульгин, уклоняясь от густого запаха только что употребленного самогона. – Слушай меня. Давай сюда кого-то из путейцев, пусть отцепят один ваш паровоз, и двигайтесь вперед помаленьку. А я на нем сбегаю посмотрю, что там у них случилось.
– Да зачем бежать-то? Сейчас со станции по телеграфу запросим, где там они и что… – Прыгунов сделал судорожное глотательное движение. Похоже, он выпил, а закусить не успел, и самогон жег ему глотку.
– Какой телеграф? Вдруг они посреди перегона стоят? Езжайте без остановок до Сергача или уж до Арзамаса вместе с литерным «А» (так обозначался поезд Кирсанова), а я разберусь с отставшими и вас там догоню. А может, и раньше, если они недалеко застряли. Слушай, – заговорщицки понизил голос Сашка, – у вас там еще есть? – щелкнул себя по горлу, уточняя.
– Свободно. Давай за мной…
Шульгин несколько раз для налаживания отношений выпивал с командиром, начартом и комиссаром, причем держал себя как простецкий, не шибко образованный и весьма склонный к «этому делу» парень. Оттого его вопрос удивления не вызвал. Да и в состоянии, в каком пребывал Прыгунов, желание товарища присоединиться к гулянке всегда воспринимается с энтузиазмом.
В штабном вагоне бронепоезда было адски накурено, стол накрыт просто, но основательно, командир Мокрецов не вязал лыка, а комиссар с начальником штаба если и сохраняли пока ясность рассудка, то вряд ли надолго.
Сашка выпил для приличия полстакана, проследив, чтобы остальные приняли по полному, рассказал подходящий к случаю анекдот, махнул рукой – ладно, отдыхайте дальше… – и откланялся, убежденный, что начарт немедленно забудет о состоявшемся деловом разговоре.
Он сам проследил, как перецепляют классные и броневые вагоны, сначала задвинув лучший из двух паровозов в боковую ветку, а потом, пропустив вперед литерный, вновь вывел его на главный ход. Дежурному по поезду приказал начальство без крайней нужды не тревожить, заглянул в будку машиниста и распорядился гнать бронепоезд «во всю ивановскую», пока хватит угля и воды.
– До Арзамаса должно хватить, – ответил машинист, которому тоже хотелось поскорее добраться до дома.
– Вот и вперед. В Арзамасе забункеруетесь – и дальше…
Шульгин дождался, когда и дымы скрылись за лесом, поднялся по лесенке на свой паровоз.
– Планы меняются, товарищ механик, – сообщил он разбитному, похожему на цыгана машинисту. – Срочное задание. На Москву пойдем через Пензу и Тулу.
– Да мне что так, что так. Лишь бы харчей да угля вволю было.
– Никаких вопросов. Пусть вас не беспокоят эти глупости…
…Поезд с Колчаком Шульгин нагнал уже в Алатыре, в полутора сотнях верст за развилкой. По его расчетам, на бронепоезде спохватятся и начнуть искать отставших часов через пять-шесть. Еще столько же сумеет морочить им голову Кирсанов. А там, как говорится, пусть ловят конский топот. На всякий случай, дав предварительно телеграмму по линии о пропуске без задержек литерного «Б», Шульгин распорядился через каждые тридцать-сорок верст, в самых глухих и труднодоступных местах, рвать телеграфную линию, причем снимая по сотне и больше метров провода. За Кирсанова он не боялся. Со своими рейнджерами и очередным мандатом Троцкого, выписанным теперь уже на его имя, как-нибудь разберется с «матросом». А что делать непосредственно в Москве, как успокаивать Агранова и чем пригасить возможный гнев Троцкого, они обсудили подробно.
Шли на предельной, какую только позволяли тяга паровозов и состояние пути, иногда разгоняясь до семидесяти верст в час. Пересев в свой вагон, Сашка любовался мелькающими за окнами шишкинскими пейзажами и безуспешно пытался выбросить из головы неизвестно где подцепленную строчку из дурацких куплетов, удивительно четко ложащуюся на грохот колес по стыкам: «Хи-хи талончик, ха-ха талон, на миллиончик, на миллион…»
«Хорошее здесь все-таки время, – думал он. – Совершенно дикие авантюры удаются без особых усилий. У нас бы такая штука не прошла. Через два часа отловили бы. Как там блатные выражаются? Побег на рывок».
И вот наконец граница. Никак специально не обозначенная. Поезда ведь даже в разгар гражданской войны ходили почти беспрепятственно через все фронты и неизвестно кем контролируемые территории. Бывали, конечно, и грабежи, и проверки документов, но в целом действовало неписаное соглашение об экстерриториальности железной дороги и неприкосновенности поездных бригад.
Просто сразу за въездным семафором, на перекинутом через пути переходном мостике, висел щит с не слишком умело нарисованным зеленой (другой, наверное, не нашлось) краской двуглавым орлом, на перроне станции поезд встречали солдаты уже в погонах да в разрисованной черными и белыми полосками будке помещался погранично-таможенный пост.
Колчак размашисто перекрестился. Шульгину показалось, что глаза у него увлажнились.
– Добрались, ваше высокопревосходительство, – широко улыбнулся Сашка. – Вот теперь можно и банкетец закатить…
– Блестящая операция, генерал, совершенно блестящая, никогда бы не поверил, что такое возможно!
– Ну как вам сказать. Скорцени в свое время еще более блестящую провернул, хотя, конечно, наша тоже…
Дальше ехали, уже не слишком торопясь, а главное – не нервничая. Шульгин связался по радио с Берестиным, который в Харькове издергался, больше двух недель не имея никаких сообщений о судьбе экспедиции. Теперь он имел возможность доложить Врангелю о том, что адмирал жив и не далее как через сутки они смогут увидеться.
Для нынешнего Верховного правителя сообщение, что жив его предшественник, оказалось гораздо более шокирующим, чем для Шульгина, когда тот узнал об этом из документов Трилиссера. Прежде всего он не имел соответствующей привычки к невероятным событиям, а во-вторых, как опытный политик и интриган, сразу же озаботился просчетом вариантов, могущих возникнуть от столь чудесного воскрешения адмирала из мертвых. С одной стороны, конечно, хорошо, что Колчак жив. Врангель с искренней скорбью встретил весть о его расстреле. Но с другой…
– Петр Николаевич, – сказал ему Берестин, понимая состояние генерала, – вам не о чем беспокоиться. Адмирал еще в октябре девятнадцатого года официально заявил, что слагает с себя титул Верховного правителя и передает все полномочия Деникину. Кроме того, господин Шульгин проинформировал меня, а тем самым и вас, что Колчак публично и, если угодно, в письменной форме готов подтвердить отказ от какой-либо политической деятельности отныне и навсегда…
– Так. Я понимаю состояние и чувства адмирала. Но, как мне кажется, вы что-то недоговариваете?
– Я просто не успел закончить мысль. Адмирал признает все политические реалии текущего момента и готов вновь возглавить Черноморский флот…
Врангель помрачнел. Даже такой поворот событий его не слишком устраивал.
– Вы не считаете, Алексей Петрович, что после перенесенных страданий Александру Васильевичу следовало бы предоставить отпуск для лечения? В Крыму или за границей… Мы могли бы выделить ему любые необходимые средства, передать, наконец, в знак признания его заслуг в пожизненное владение дворец в Гурзуфе, Ялте, Ливадии.
– Безусловно, Петр Николаевич. Все необходимое лечение и отдых мы адмиралу обеспечим. Но я считаю, назначение Колчака на должность комфлота абсолютно необходимо… – И Берестин негромко произнес кодовое слово, еще раз подтверждающее и усиливающее внушенную Врангелю Сильвией программу. Она заставляла правителя не только соглашаться с любыми политическими и военными рекомендациями каждого из их компании, но и воспринимать их как собственное, глубоко обдуманное и взвешенное решение.
Верховный посидел секунду-другую, словно вслушиваясь в нечто доступное ему одному, потом поднял глаза на своего советника.
