Часы дисциплинируют, в это Севодняев верил свято. Появятся хорошие часы — появится много времени, и жизнь волшебно переменится.
И вот, часы, кажется, появились. Они работали уже почти месяц, и Севодняев, боясь обмануться в обретенном счастье, исподволь начал готовиться к новой жизни.
В начале декабря Севодняев собрался в гости к бабушке. Бабушку он навещал и прежде, причем часто, потому что она была уже совсем дряхлой и не могла сама таскать из магазина тяжелые сумки, но в этот раз Севодняев вкладывал в визит особый глубинный смысл. Это был первый официальный выход из дому в новых часах.
Кроме обычной сетки с картошкой он нес в подарок кулек конфет с мармеладной начинкой. Желейные конфеты были бабушкиными любимыми, и сам Севодняев любил их больше других.
Бабушка жила на бывшей окраине города, которая давно стала центром. Здесь было царство старых доходных домов, дворов–колодцев, коммунальных квартир. Здесь властвовал отстоявшийся за десятилетия, неизменный быт. В бабушкиной комнате под выцветшим оранжевым абажуром стояла резная деревянная мебель, многочисленные полочки украшались слониками и фарфоровыми собачками, а посреди комода на кружевной салфетке громко тикал старый как сама бабушка железный будильник.
Это были единственные в мире часы, которые не боялись прикосновения Севодняева. Что бы ни происходило, будильник исправно стучал, а его звонок дребезжал ровно в назначенное время, побуждая юного Севодняева, который в ту пору жил вместе с бабушкой, к непрерывной полезной деятельности. Однажды, в припадке неистребимого любопытства семилетний Севодняев по винтику разобрал будильник, но бабушка, вооружившись щипчиками для сахара и отверткой от швейной машины, сумела собрать и снова запустить его.
От старости механизм истерся, однако бабушка быстро заметила, что будильник продолжает работать, если его поставить вверх ногами. Так что последние годы будильник стоял на звонке, и, чтобы разобрать цифры, приходилось наклонять голову, неудобно выворачивая шею.
Бабушка усадила Севодняева пить чай со вкусными конфетами. Чаепитие затянулось до самого вечера, бабушка пересказывала все телевизионные передачи, что видела за последнюю неделю, а Севодняев не перебивал ее. Наконец, и конфеты, и бабушкины новости кончились, Севодняев поднялся, чтобы идти домой. Скособочившись глянул на будильник, сравнил время со своими. Электронные часы убегали на две минуты.
— Еще новые купил? — спросила бабушка.
Она по–хозяйски задрала рукав севодняевского пиджака, критически оглядела электронное чудо и вынесла приговор:
— Модные. Я такие не люблю. Не понимаю, что они там показывают…
Севодняев опустил рукав. На улице был мороз, и Севодняев опасался, что жидкий кристалл застынет.
Выйдя во двор, он окунулся в темноту декабрьского вечера. Фонари горели на улице, а здесь лишь отсветы окон редили мрак. В подворотне Севодняев придержал шаг, чтобы взглянуть на часы. Не мог он отказать себе в удовольствии определить время в полной темноте.
— А часики придется снять! — прозвучал рядом хрипловатый юношеский басок.
Севодняева ухватили за локоть, чужая лапа полезла в карман.
Севодняев совершенно не испугался. Прежде его никогда не грабили, да и денег у него с собой не было. Происходившее напоминало игру, и Севодняев игру поддержал.
— Я–а!.. — красиво заголосил он, саданул ребром ладони по серевшей на фоне подворотне фигуре и тут же получил ответную плюху в лоб. Севодняев покачнулся и впечатался затылком во что–то мягкое. Стоявший сзади взвыл от боли, выпустил левую руку Севодняева и наугад ткнул кулаком. Это уже не был грабеж, в подворотне происходила глупая мальчишеская драка, в которую зачем–то втянули взрослого человека.
Неизвестно, как бы все это закончилось, но вдруг Севодняев почувствовал, как стал просторным тугой ремешок часов, и часы, в которые он уже почти поверил и к которым почти привык, уклонившись от судорожно сжавшихся пальцев, скользнули вниз.
«Раздавят!» — ужаснулся Севодняев.
От страха он замер, но первый же пинок привел его в себя.
— А–а–а!.. — завопил Севодняев, вслепую размахивая кулаками. Напор был таким неожиданным, что трое юнцов, карауливших среди мусорных баков более смирную добычу, в панике бежали.
Севодняев исчиркал полкоробка спичек, прежде чем отыскал удравшие часы. Найдя он осторожно поднял беглеца, вынес к свету, осмотрел. Часы показывали нечто несусветное. Менялись не только секунды, но и число, показывающее час тоже непрерывно мигало, словно его бил нервный тик. Севодняев бегом кинулся к ближайшей мастерской. Ему казалось, что он слышит скрип и скрежет, доносящийся из электронного тела часов, мнилось, будто каждая вспышка доламывает их окончательно.
Мастер, разумеется знакомый, выслушав несвязную речь Севодняева, усмехнулся, ткнул утопленную кнопку кончиком шариковой ручки, привычно сверился по казенным часам, поколдовал еще немного, и Севодняев получил свою драгоценность обратно.
— Сколько с меня? — выдавил он.
— Нисколько. Они у вас исправные, я только минуты подвел.
— А почему тогда мигали?
— Кнопку перевода задели. Или сама нажалась от удара. Часы, вообще–то, бить не следует. Вам повезло, ваши в порядке, а то эти электрошки иной раз так чудят, что не знаешь, смеяться или плакать…
Клиентов в мастерской не было, часовщик, обрадовавшись возможности развлечься, принялся рассказывать одну историю за другой, а Севодняев стоял, с нежностью наблюдая за бегом секунд. И вдруг ему показалось, что как–то по особому дрогнули мерно снующие цифры. Вроде бы ничего не изменилось, но Севодняев мог поклясться, что часы с напряженным интересом прислушиваются к очередной байке мастера. Севодняев поспешно втянул браслет в рукав, зажал его перчаткой, но все же продолжал чувствовать дрожащие толчки, словно второй пульс проснулся в предплечье.
На следующий день Севодняев опоздал на работу. Вышел из дома вовремя, шел привычным ровным шагом и… опоздал на двадцать минут. И ровно на двадцать минут отстали часы на руке Севодняева.
«Неужто снова в мастерскую?» — тоскливо подумал Севодняев.
Однако, к вечеру «Электроника» показывала время совершенно точно. Весь рабочий день часы мчались как угорелые, и вслед за ними лихорадочно торопился Севодняев. За день Севодняев подготовил к согласованию нормы расхода пара на единицу продукции, а часы вернули себе славу точного инструмента.
С этого дня между Севодняевым и его часами установилась прочная, хотя и не очень понятная связь. Часы уже не вихлялись на ремешке, не старались незаметно потеряться, они сидели как влитые. Кроме того, больше Севодняев никуда не опаздывал, в ответственные минуты часы были точны, как хорошо вышколенный секретарь. И все же Севодняев знал, что с часами не ладно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
