Сзади надвинулся рев автобусного дизеля, Севодняев метнулся к подворотне, затем остановился и выругался. Незримые шины прошелестели мимо.
— А–а–а!.. — ударил из подворотни истошный крик.
Севодняев остановился, шагнул под темный свод арки. Ему стало интересно, что там происходит, вернее, происходило когда–то.
— А часики придется снять! — раздался из темноты хрипловатый юношеский басок.
Послышалось какое–то пыхтение, шарканье ног, и снова взорвалось истошное: «А–а–а!..». Севодняев расхохотался. Ведь это он сам кричит, спасая от гибели часы, электронную гадину, которая не сумела потеряться и не могла испортиться, и вот, из мести затащила его сюда!..
— А часики придется снять! — патефонно повторял грабитель.
Севодняев замер. Ведь верно, он уже несколько месяцев не снимал часы! Надо выбросить их, и тогда все вернется.
Севодняев вздернул рукав, вцепился пальцами в ремешок. Тот не поддавался, а в руке вспыхнула и запульсировала нестерпимая боль. Тогда Севодняев кинулся в серый сумрак двора, стремясь увидеть, в чем же дело, почему часы не снимаются.
Часы сидели на запястье нелепым наростом. Пластиковый ремешок слился с кожей, корпус пустил в плоть металлические метастазы корней. По экрану безучастно бежали угловатые цифры.
Севодняев молча сбросил шубу, как следует закатал рукав, подошел к кирпичной стене, размахнулся, чтобы разбить чудовище, а там — пусть хоть конец света…
И в эту минуту он увидел на седьмом этаже освещенное окно. Оно манило мягким вечерним светом, совсем как в ту эпоху, когда город был полон людей.
Севодняев бежал по лестнице, нащупывая в кармане брюк связку ключей. Распахнул дверь бабушкиной квартиры, ворвался в комнату.
Там было тепло и уютно. Под оранжевым колпаком абажура неярко горела лампа, на полках выстроились слоники и собачки. И лишь один звук нарушал бездонную тишину. Железный будильник, стоя на голове, громко отщелкивал секунды.
У Севодняева затряслись губы.
— Вот, — сказал он, протягивая вперед изуродованную руку.
В будильнике что–то щелкнуло, и он зазвонил. Дребезжащий звук, чуть приглушенный кружевной салфеткой, показался набатом. Этот треск когда–то будил его по утрам, не давал залеживаться в постели по праздникам, вечно подгонял, всегда чего–то требовал. Это был голос времени, которое он так старательно убивал.
Часы на руке Севодняева вдруг ярко засветились, словно прожекторный луч ударил изнутри. По экрану стремительно понеслись цифры. Раскалившийся корпус прожигал тело насквозь. Но сильнее боли терзал звонок старинного будильника.
Севодняев взвизгнул и побежал.
Он несся по улицам, солнце над головой бешено чертило круги, откуда–то появилось множество людей, Севодняев, освещенный прожектором подсветки, метался между ними, что–то бесконечно быстро говорил, делал, а ему отвечали невнятными скороговорками, которые тут же забывались в бестолковом кружении.
— А часики придется снять! — пробасил юный грабитель, и Севодняев покорно снял часы, протянул их вперед, но неожиданно обнаружил, что стоит перед прилавком, держа часы дрожащими пальцами, а девушка–продавец профессионально отработанным голосом говорит ему:
— …они теперь в моде, ходят прекрасно, а элемент вам в любой мастерской сменят. Заводить их не надо. К тому же, недорогие, стоят как часы марки «Полет».
Севодняев взглянул на экранчик. На нем нервно прыгали цифры. Кончиком пальца Севодняев нажал кнопку подсветки. Багровый глаз обреченно мигнул и погас. Цифры с экрана исчезли.
— Не ходят, — сообщил Севодняев.
— Батарейка села, — быстро сказала продавщица. — Иногда попадаются часы с неисправным элементом. Сейчас я принесу другие или сменю элемент, у нас есть…
— Не надо, — сказал Севодняев. — Дайте лучше «Полет».
Он шел по улице, ежеминутно прижимая круглый циферблат к виску, наслаждался чуть слышным тиканьем и размышлял, что уж эти часы, привычные и знакомые, никогда не затащат его в одинокое безвременье. Но новый год он, на всякий случай, станет встречать в самой шумной компании, какую сможет найти.
И кто знает, может быть именно эти часы, такие простенькие и невзрачные, приживутся у него, будут замечательно ходить, и жизнь волшебно переменится, времени, которого теперь так не хватает, сразу появится много, его хватит абсолютно на все…
Часы остановились через два дня.
Закат на планете Земля
Вечер — время особое. Солнечный шар медленно наливается красной усталостью, от кипарисов и елей падают густые тени. Но словно не желая признавать близость ночи, все живое вскипает яростно и своевольно. По сухому песку стремительно проносятся ящерицы, необычно шустрые в это время суток, в ветвях розовеющих магнолий разноголосо вопит пернатое население, а там, где серый песок незаметно переходит в гниющее болото, начинают бурно готовиться к ночи рыбы и мокрокожие — гулкие шлепки, уханье и дробное кваканье разносятся в вечернем воздухе особенно далеко.
И в этот же час, перед тем, как погрузиться в ночное подобие смерти, свершается главное таинство жизни.
На пологой горушке у самого края болота сдвинулся, рассыпаясь, песок. Что–то зашевелилось там, отчаянно барахтаясь, стараясь выбраться из надоевшего плена к воздуху, багровому исчезающему свету, свободе. Родившееся существо еще облепляли кожистые пленки яйца, задние конечности вязли в глубине, но существо извивалось, размахивая миниатюрными ручками, билось… разлепило один золотистый глаз, впервые увидав мир, затем второй, и наконец выдралось наружу и неуклюже поползло по песку, волоча за собой смятую скорлупку, бывшую прежде его вселенной.
По всему пригорку, сухому, насквозь прогретому за день, творилось то же самое. Братья и сестры родившегося взрыхлили поверхность холма. Одни ползли куда–то, подчиняясь инстинкту, другие уже стояли на ногах, смешно раскачиваясь, не умея опереться на ненужный пока хвост. А из песка появлялись все новые, рвущиеся к жизни существа.
Родившийся подполз к воде, ткнулся носом в ее нечувствительную плоть. Вода понравилась, но откуда–то он знал, что в воду ему нельзя. Пока нельзя. Детеныш пополз вдоль воды и здесь, на мокром песке, наткнулся на улитку. Сама ли она выползла на берег, или ее оставила отошедшая вода, детеныша не заботило — он сразу понял, что надо делать. Он перевернул улитку, даже не успев удивиться, как ловко справились с работой пятипалые, с далеко отстоящим мизинцем, руки, и куснул мягкое тело. Улитка пыталась спрятаться в раковине, но детеныш мгновенно, словно всегда этим занимался, разгрыз раковину и принялся за еду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
