буду действовать по собственной воле. И если между мною, тяглым мужиком Иваном Лукьяновичем и Императором Всероссийским вздумает снова протиснуться какое-то «средостение», в виде ли партийного лидера, или трестовского директора, или титулованного боярства, или чиновной бюрократии, и сказать мне: вот это, вы, Иван Лукьянович, здорово сделали, но так как вы собираетесь уехать на Урал и писать ваши книги, то позвольте
нам установить над царем
наш контроль, – то в таком случае я сделаю все от меня зависящее, чтобы претендентам в контролеры свернуть шею на месте.
Мне, тяглому мужику,
никакой контроль над царем не нужен. И не контролем над царской волею строилась Россия. И того у нас искони не важивалось. А если какие-то дяди попытаются втиснуться новым клином между царем и народом, то надлежит оных дядей вешать, ибо если они и будут контролировать, то в свой карман: партийный, банковский, боярский или бюрократический. И за мой и за царский счет, то есть за счет России.
Я же, устроившись где-нибудь на Урале, буду, конечно, принимать и кое-какое участие в местном самоуправлении, строить дороги, организовывать кооперативы или физкультуру. И, – предполагая царя не безумным человеком, – никак не могу себе представить: с какой бы стати царь стал мне мешать? Разве Николай Второй мешал или помешал организовать крупнейшую в мире крестьянскую кооперацию? Или строить дороги? Или заводить физкультуру? Разве царь мешал работать Толстому и Достоевскому, Менделееву и Павлову, Сикорскому или Врубелю? Он мешал не тем, кто хотел работать, а тем, кто собирался закидывать свои неводы в кровавую воду революции. Не смог помешать? Наша вина. Если он пытался не дать использовать эту кооперацию для революционных целей-то в этом направлении, я должен был помогать ему всячески и буду помогать будущим царям. И ежели обнаружу какого-нибудь революционера, безо всякого зазрения совести пойду с доносом в полицейский участок, ибо я имею право защищать свою жизнь и свободу, защищать жизнь и свободу моего сына и внука, и всей моей страны. В 1914 году я, может быть, еще и постеснялся бы, но теперь я не постесняюсь. Ибо это значило бы совершить предательство по отношению к будущим детям моего народа, которых товарищи социалисты снова пошлют на верную смерть на какой-нибудь будущий Водораздел (см. «Россию в концлагере»). А если я буду считать, и самым искренним образом считать, что русский царь делает ошибки, так уж я промолчу, ибо если начнут делать ошибки Керенские и Сталины – будет намного хуже.
Я считаю, что вот эта психология и есть обычная нормальная средняя русская психология – до цыганской мне никакого дела нет. Мы можем сказать, что в настоящее время эта психология смутна и затуманена, и не только катастрофами революции, но и, отчасти, всем петербургским периодом нашей истории. Но даже и в эти периоды, там, где именно эта психология успевала кое-как оформиться, она проявляла изумительную жизненную силу. Восстановление же России после Смутного времени дает истинно поразительный пример, в особенности если принять во внимание «темпы» того времени.
Дух, который творит
Смута и интервенция оставили страну совершенно разоренной. Писцовые книги тех времен пестрят записями пустошей, «что были раньше деревни». Москва лежала в развалинах. Недвижимости страны были сожжены, а движимые ценности – частные, общественные, церковные и государственные были разграблены. Шайки поляков еще бродили по стране, и их грабительские экспедиции прорывались даже на Урал, в поисках за строгановскими сокровищами, которые тоже были разграблены. Еще в 1613 году – в год избрания Михаила, в конце января польские банды, под предводительством какого-то пана Яцкого, побывали в Сольвычегодске и ограбили его Благовещенский собор. Список строгановских драгоценностей, положенных в этом соборе, занимает в перечне П. Савваитова 90 (девяносто!) страниц.
В других местах Московской Руси было, конечно, никак не лучше. На западе – даже после избрания Михаила – еще хозяйничали поляки и шведы, с юга прорывались татарские орды, отряды воров и панов все еще рыскали по стране. Сельское хозяйство и торговый оборот, денежное обращение и правительственный аппарат находились в состоянии полного развала. Правительство, пришедшее на смену революции, не располагало ни административными кадрами, ни правительственным опытом. Революция кончилась. Но казалось, начинается гниение. И вот:
Не прошло трех-четырех десятков лет (еще раз: примите во внимание темпы этой бездорожной эпохи), и московское крестьянство подымается до того материального уровня, какого оно не имело никогда, – или во всяком случае никогда в послепетровскую эпоху. Присоединяется Малороссия и хочет присоединиться Грузия. Обескровленная Польша делает свой окончательный шаг в пропасть. Держится еще Швеция – для того чтобы через полвека шагнуть туда же. Татарские орды забывают те «сакмы», по которым они веками прорывались на Русь, и из сравнительно мелких пограничных набегов живьем возвращаются только немногие: наследники Батыя тоже скользят в пропасть, еще более глубокую, чем польская и шведская. Растет и крепнет военная сила Москвы. При Алексее Михайловиче не только строились оружейные и пушечные заводы, но стало фабриковаться даже нарезное огнестрельное оружие, находившее свой сбыт в Европе, конечно среди очень богатых людей. Это было очень дорогое оружие. В Москве появились первый театр, первая аптека, первая газета, на Дону был построен первый русский корабль – «Орел», у которого петровский ботик впоследствии безо всякого зазрения совести украл звание «дедушки русского флота». «Соборное Уложение» было издано в невиданном и для Западной Европы тираже – 2000 экземпляров. Была издана «Степная книга» – систематическая история московского государства, «Царственная книга» – одиннадцатитомная иллюстрированная история мира, «Азбуковник» – своего рода энциклопедический словарь, «Правительница» старца Эразма-Ермолая, «Домострой» Сильвестра. Издавались буквари и учебники для правительственных и для частных школ. Росли и заграничные торговые связи: за время с 1669 по 1686 год вывоз льна увеличился вдвое (с 67 до 137 тысяч пудов), вывоз конопли больше чем втрое (с 187 до 655 тысяч пудов). В 1671 г. через Архангельск было ввезено 2477 тонн сельдей, 683 тысячи иголок, 28 000 стоп бумаги…
Для сравнения этого товарооборота с западноевропейским я приведу оценку проф. Зомбарта о приблизительно одновременном товарообороте всей Европы с Италией, и через Италию – с Ближним Востоком: ежегодное количество товара могло бы уместиться в одном нынешнем товарном поезде. Нынешний товарный поезд поднимает около 40 000 пудов – тонн шестьсот.
Москва первых Романовых росла поистине поразительными темпами. Марксистский историк М. Покровский, всячески пороча правление этих Романовых, как-то вскользь упоминает: во второй половине XV II века прирост населения и его благосостояние оказались так неожиданно велики, что даже водки не хватало: пришлось импортировать из
