Он, как ребенок, шлепал ладонями по воде, изо рта вывалился распухший язык. Глаза выпрыгивали из орбит, дыхание срывалось.
И вдруг что-то пробило пелену тумана, что-то ударило в сознание: одна нота, высокая нота, которая звучала и звучала без начала и без конца. Он не мог понять, откуда исходит этот звук, и вдруг увидел перед собой мерцание — прямо на него надвигалась тонкая горизонтальная полоса. Что это?
Он поднял голову: над ним появилось тонкое луноликое нечто. Посеребренные отраженным светом высокие скулы, прямые красивые брови, глаза скрывала тень. Неужели Ким, эмиссар Директора?
По телу Луиса Ричтера словно пробежал ток, пелена исчезла. Он снова мог думать, рассуждать, искать пути к спасению. А сознания того, в какую смертельную опасность он вверг Трейси, оказалось достаточно, чтобы зажечь в нем последний пламень жизни. И хотя тело его было поражено болезнью и у него не было никакого оружия, Луис Ричтер принял бой.
Он выбросил вперед руки, пальцы его сжались на горизонтальной мерцающей полосе. Он закричал от боли, пытаясь не дать «этому» приблизиться к горлу. «Это» оказалось туго натянутой стальной струной, она как хирургический скальпель глубоко врезалась ему в ладони.
Но Киеу уже надоела игра. Едкая жидкость все еще щипала глаза, и когда старик схватился за струну, он одним движением кистей сделал из нее петлю и стянул ею руки Ричтера. Он так сильно натянул концы струны, что пение ее стало еще громче, сталь терлась о сталь, сталь пела и ликовала, перерезая руки старика.
Киеу вздрагивал от напряжения, Луис Ричтер кричал от боли, сталь струны все глубже и глубже врезалась в кожу, из раны струилась кровь. Но Ричтер все еще сдерживал убийцу, понимая, что стоит ослабить сопротивление, и в ту же секунду он будет мертв.
Красивые брови Киеу заливал пот, по рукам Луиса Ричтера бежала кровь и, капая в ванну, собиралась колеблющимися красными облачками.
Пение стало еще на полтона выше: струна подобралась к кости, перепиливая ее, и старик собрал последние силы. Боль захлестнула его — она сотрясала плечи, превращала руки в тяжелые свинцовые трубы. Он поджал ноги и с диким криком выпрыгнул вверх.
Но Киеу был готов к этому — он вырвал струну из кровоточащего месива, которое когда-то было одним из величайших чудес природы, и накинул стальную петлю на шею старику. Он дернулся лишь раз. Ну, может, еще один.
Луис Ричтер все еще слышал пение, но теперь одна нота разделилась на множество других. И затем насилие, которое, вероятно, ему просто приснилось, закончилось, исчезла боль, а вместе с ней и все... Все, что когда-то было.
* * *
— Черт побери!
— Столько мер предосторожности, — проворчал капитан Бренди, — а нашли всего-то обертку от жевательной резинки.
Они вернулись в кабинет Сильвано, и сейчас окружили стол, на котором Туэйт осторожно разворачивал цветную бумажку. Под глянцевой этикеткой с надписью «Джусифрут» показалась серебристая фольга. Обертка была прилеплена к задней стенке шкафчика.
Сильвано протянул Туэйту пинцет, и тот аккуратно подцепил края. Все с интересом рассматривали то, что было завернуто в фольгу.
— Может, кто-нибудь уже сообразил, что надо позвонить в лабораторию? — осведомился Туэйт.
— Не надо. Заверни все, как было, я передам это Морису, — Сильвано ухмыльнулся. — Я уговорю его, скажу, ну, что наше дело находится на контроле ФБР.
— Ничего не получится.
— Получится. Я пообещаю ему обед в шикарном ресторане. За мой счет, естественно.
— О Господи, — простонал Брейди, — купиться на такую малость!
Сильвано засмеялся, взял пинцетом серебристый шарик и направился к двери:
— Дело не в бесплатной жратве, капитан. Неподалеку от загородного ресторана, у самого озера, живут две очаровательные сестры-близняшки. Я их знаю, он — нет.
Через сорок минут Сильвано вернулся. Следом за ним в кабинет ввалился тощий, длинный как жердь человек с уныло висящим носом и кустистыми бровями. Впалые щеки его густо заросли щетиной.
Сильвано плотно прикрыл дверь:
— Будет лучше, если ты сам все расскажешь, Морис.
Химик кивнул.
— Хорошо, — он был такой пучеглазый, словно носил неправильно подобранные контактные линзы. — Белый порошок, который меня попросил идентифицировать Арт, — героин. Чистый героин, — он по очереди оглядел всех присутствующих. — Когда я говорю «чистый», я имею в виду вещество с однородностью состава сто процентов. Честно говоря, никогда ни с чем подобным лично я не сталкивался.
— Вы полагаете, это свежий героин? — спросил Туэйт.
— Вы имеет в виду, не завезен ли он час назад из Золотого треугольника? — Морис пожал плечами. — Если хотите знать мое мнение, то я бы сказал, что до этого героина рука американца не дотрагивалась, наши химики используют иные процессы.
— О'кей, — проворчал Брейди, — получается, это заказной, так сказать, дизайнерский порошок. Ну, и что это нам дает?
— Ты пока выслушал только половину истории, — перебил его Сильвано. — Продолжай, Морис.
— Вообще-то, все очень интересно, — химик потер нос. — На внутренней стороне фольги было что-то написано. Надпись была засыпана героином, и мне пришлось применить пару растворов... впрочем, вам это неинтересно. Короче, теперь все читается.
Он достал из кармана халата блокнот, перелистал страницы, нашел нужное место.
— Вот. Здесь имя и название улицы. Ни города, ни адреса.
— Валяйте, профессор, — кивнул ему Туэйт.
— Мы имеем имя Антонио Могалес, — Морис оторвал глаза от записей, — и мы имеем Макей-плейс. Вам это что-нибудь говорит?
Боже праведный! Это же в Бейридж, молнией сверкнула мысль.
— Ну Тонио, ну сукин сын! — вслух выругался Туэйт.
* * *
Макоумер восхищался монашескими орденами и не скрывал этого. Может, все дело в их древности, в особом аромате истории Европы, где ордена обладали настоящей властью, властью прямой, как рыцарский меч, и не терпящей никаких компромиссов. Гром копыт боевых коней, поля и равнины, щедро орошенные кровью неверных. Крестоносцы, искатели святого духа, ангелы победы во имя Господа и отечества.
Толстые каменные стены с бойницами, глухое эхо бесконечных коридоров, замерший неподвижный воздух, словно до сих пор хранящий гордость и славу веков. В этом месте Макоумер мог позволить себе столь торжественные мысли, он любил это место и охотно отдавался во власть его атмосферы.
Чтобы еще раз окунуться в нее, он приехал за сорок пять минут до назначенного времени, и теперь вполне оправился от невероятного доклада Киеу, к нему вновь возвращалось чувство юмора. Очень печально было слышать, что Киеу так и не смог найти Тису, но прискорбнее всего было слушать, как он об этом докладывает. Что ж, придется поручить Тису Монаху, хотя Макоумер старался как можно реже полагаться на него.
Но что произошло с Киеу? Макоумер терялся в догадках. Где-то в глубине души он даже жалел, что отправил Киеу в Кампучию. Надо было предвидеть, что подобное задание может оказаться для него более чем сложным. И вот результат: вне всякого сомнения, психологическая травма. Но вспыхнувшая с новой силой любовь к Тисе ослепляла Макоумера, он мечтал увидеть ее еще хоть раз, сжать в своих объятиях — мысль о ней уже стала невыносимой. Он сгорал от желания даже сейчас, уже зная, с чем вернулся оттуда Киеу.
Что же там произошло, чем объяснить его явное желание отгородиться от действительности и уйти в себя? Он не сообщил о деталях операции, а все попытки Макоумера осторожно прощупать его оказались бесполезными. Но хуже всего, что Киеу так и не удалось узнать ее местонахождение. Теперь он думал о ней непрестанно... и не мог дождаться сообщений от Монаха.
Он завернул за угол и увидел Маркуса Финдлена — он стоял посередине небольшого дворика и с интересом разглядывал дерево с семью ветками, которые простерлись к нему словно рога семисвечника или руки еврейских плакальщиц.
Высокий, никак не ниже шести футов пяти дюймов, широкоплечий, с узкими, как у подростка, бедрами, Маркус Финдлен напоминал шерифа с Дикого Запада. Впрочем, в молодости он действительно возглавлял полицейский участок в своем родном Гэлвстоуне. От предков ему достались большие светлые глаза, в которых сейчас отражалось небо и гладкая матовая кожа.
В нем по-прежнему чувствовалась техасская закваска. А кошмарный акцент, по мнению Макоумера, просто был предметом гордости Маркуса Финдлена. Он выделялся среди близких благообразных бюрократов Вашингтона и весьма точно соответствовал своему имиджу несгибаемого блюстителя законности и порядка.
Еще в Гэлвстоуне на него обратили внимание руководители местного отделения ФБР — этот городок в Мексиканском заливе был одним из перевалочных пунктов маршрута, по которому марихуана из Рио-Хондо и Порт-Изабель уходила на юг.
Финдлен и его помощник спалили не менее полутора тонн наркотиков, они наводили ужас на торговцев наркотиками как в заливе, так и на мексиканской границе, где Финдлен лично пристрелил троих — после чего был серьезно ранен его помощник.
