— Иди сюда, — сказал Петр и сел на мох; на минуту вспомнив о Егоре, простодушно подумал: «А я тоже хорош! И приревновал уж!»
Валя села рядом… Опускались сумерки. Партизаны пели «Ермака»… Валя привалилась плечом к Петру. Сказала, стыдливо уронив голову:
— Знаешь… у нас, наверно, будет… маленький Петрушка. — И уткнулась лицом ему в грудь: — Ты рад?.. Нет?
Петра сразу охватило горячее, никогда еще не испытанное чувство. «Я — отец!» — с жаром подумал он и нежно обнял Валю. Стал целовать — в щеки, в глаза, в губы. Она прижималась к нему, родному…
Было уже совсем темно, когда они собрались идти к палатке.
У озерка еще пели. Но пели теперь совсем незнакомую песню. Георгий Николаевич выводил крепнущим голосом:
Вставай, страна огромная,Вставай на смертный бойС фашистской силой темною,С проклятою ордой.
Партизаны дружно подхватили припев:
Пусть ярость благороднаяВскипает, как волна,Идет война народная,Священная война!
Песня не то чтобы волновала. Это слово тут даже не подходит. Песня, пронизывая до мурашек всю душу, заставляла подниматься и идти, забыв о себе, обо всем на свете. Идти туда, где кипит бой и где решается судьба Родины. Поэтому хотелось, чтобы песня не кончалась, чтобы она лилась, лилась… Но она кончилась.
— Хорошая песня, — сказала, вздохнув, Валя и встала. — Пойдем-ка давай. Простынем еще. Смотри, как холодно. Как поздней осенью.
Петру не хотелось уходить. Он подал ей руку, а когда горячие Валины пальцы оказались в его ладони, притянул ее, несопротивляющуюся, к себе и стал целовать снова…
Вернулись они уже поздно ночью.
Возле палатки, разговаривая, сидели Георгий Николаевич и Анохин.
— Гуляете все, — сказал ласково Георгий Николаевич, когда Петр и Валя подошли к ним. — А мы пели. Мы всегда по вечерам поем. Любят у нас песню.
— А откуда у вас вот эта — «Вставай, страна огромная…»? — спросил Петр.
— Эта? Когда за фронт ходили, в Лугу. Связник оттуда принес. — И после паузы: — Она мне нравится. В других, которые поем, нет того… как бы это выразиться… ну, не собирают они в человеке силушку в один кулак… а эта вот… собирает. В ней все сказано.
Георгий Николаевич и Анохин полезли в палатку спать, а Петр и Валя долго еще сидели у входа. Вдвоем им было хорошо. Сидели молча. Петр старался представить, как Валя устроится в Луге — городе, который он совершенно не знал. Но одно то, что в нем — гитлеровцы, страшило. Думал и о ребенке. Овладевало непонятное, трепетное состояние. «Я отец… Папа…» — радовался он про себя. Когда уж собрались спать, сказал ей:
— Как ты там будешь?
Валя, видно, думала о том же, потому что сказала:
— Как? Ждать буду тебя. — И поправилась: — Будем ждать.
2Фронт откатился на восток далеко. Из показаний взятого разведчиками Пнева в плен обер-лейтенанта узнали, что части Красной Армии, оставив Лугу и Кингисепп, отходят к Ленинграду: на Красногвардейск (бывшая Гатчина), Любань… Бои идут будто и под Новгородом.
Узнав об этом, Чеботарев решил на время остаться в отряде Пнева. Анохин же отправился назад, к Морозову. Уходил он не один — с ним шел связной от этого отряда. На прощание Мужик всем до боли в суставах жал железной своей лапищей руки, а Вале, поцеловав ее в щеку, грубовато сказал:
— Думал: опять к беде ты… Ан нет, обошлось, — и, пожелав ей благополучно добраться до Луги, пошел.
Через сутки отправилась и Валя. В провожатые Пнев ей выделил человека надежного — не раз, когда фронт стоял еще перед Лугой, по заданию хаживал в город, где и родился, и рос, и прожил полвека.
Ушли Провожатый и Валя на вечерней зорьке. Петр с Григорием Николаевичем довели их до внешних постов. Валя на прощание обняла сначала Момойкина. Поцеловала троекратно. Потом припала к Петру. Чувствовала, как рука его бережно легла ей на косу, перебирала ее… Он поцеловал Валю в щеки, в губы. Она смотрела ему немигаючи в глаза и старалась улыбаться. Оба они понимали: расстаются, может, навечно… Напоследок она улыбнулась ему и Момойкину и, резко повернувшись, пошла вслед за Провожатым, который терпеливо поджидал ее на тропинке метрах в двадцати. Оглянулась. Помахала им рукой, державшей узелок со скудными пожитками. Снова пошла. Когда опять оглянулась, уже не увидела ни Петра, ни Георгия Николаевича — старая размашистая ель скрыла того и другого.
До сумерек Валя и Провожатый успели выбраться из болотистых, дремучих лесов. Тропа стала пошире. Лес по сторонам стоял не такой глухой, но высокий и темный, оттого что наступала ночь. Когда подходили к лесной опушке, увидали впереди небольшие костры. Провожатый присел. Всматривался в высвеченную огнем темноту.
— Немцы, — уловив долетевшее слово, проронила Валя.
Она почувствовала, как по всему телу прошли мурашки, и положила руку на грудь, где под лифчиком лежал браунинг. Переложила пистолет в карман брюк.
Вынув из-за пояса наган, Провожатый начал тихо пятиться, за ним — Валя. Пошли в обратную сторону. Провожатый все молчал. Только когда свернули, проронил:
— Придется идти в обход.
Этот «обход» был ужасным. Шли через топи, запутывались в непролазных чащах. Валя исцарапала все лицо. Когда к полночи выбрались на сухое место — широкую поляну со стогом сена посредине, она остановилась. Слушала, как рядом тяжело дышал Провожатый.
— Устала? — спросил он и проговорил, как бы объясняя: — Устала, знамо. Люди не каменные. Я вот тоже устал. Километров пятнадцать, считай, позади. — И стал ругать немцев: — Из-за них сколько лишку дали! Теперь день где-то надо будет проводить — не дойдем сегодня-то. — И пошел.
К утру поднялся легкий туман. Он лежал в брезжущих рассветных сумерках по лощинам. Лес тут стал реже. Шли по проселку. Солнце появилось как-то враз. Оранжево-красное, холодное, негреющее, с нечеткими очертаниями, таким оно висело над горизонтом минут десять, а потом вдруг заискрилось, рассыпая по округе холодные, красноватые лучи. Провожатый остановился. Промолвил:
— Все думаю: что тем гитлеровцам надо там? Просто прощупывают или след кто дал?
Немцы от лагеря отряда Пнева стояли далеко. Поэтому Вале и в голову не приходило такое, на что намекал Провожатый. Пристально оглядела она его маленькую, худенькую фигуру, распахнутый ватник, оттопыренные, с гранатами-лимонками, карманы брюк, старую полинявшую кепку, всю усыпанную сверху сухой хвоей. Посмотрела в глаза, почти такие же, как у Георгия Николаевича. Думала: «Старик почти. Совсем устал».
И снова шли.
Остановились они перед изрытым, в воронках, полем, посредине которого пробегал ручей, а с той стороны, уже на гребне, начинался березовый лес.
— Фронт тут проходил. Иди за мной. Мины могут быть, — проговорил Провожатый.
Они спустились к ручью. Перепрыгнули его в узком месте. Провожатый, присев на корточки, стал пригоршнями хватать воду и пить. Когда поднялся, сказал, что здесь передневывать надо.
Он направился к дзоту возле леса. Дзот узкой амбразурой глядел на них из-под изрезанных осколками и пулями веток орешника.
В дзоте были небольшие нары. От входа узкая ломаная траншея уводила куда-то в лес, весь покореженный недавними боями, которые здесь, видно, были жаркими.
Валя посмотрела из блиндажа на лес. Разглядывала через амбразуру местность, раскинувшуюся перед дзотом. Вид открывался такой, будто совсем недавно прошел здесь страшный ураган и все, что мог, сорвал с места, перевернул, растерзал…
Они позавтракали. Валя настояла, чтобы первым спал Провожатый. Накрывшись фуфайкой, он скоро уснул. Валя осталась дежурить. Грустя, она посматривала то в амбразуру, то через выход на лес. В голову лезли самые разные мысли о матери. То казалось, что найдет ее легко. То начинала думать, что матери в Луге нет. «Вдруг взяла да к Даниле в Казахстан уехала? — рассуждала она. — Все может быть. Приехала в Лугу, посмотрела и эвакуировалась… Что ей лишним ртом у чужих людей?» Валя поднялась со скамейки и пошла было через проход в траншею, чтобы подышать лесным воздухом. Пошла и… замерла. Из лесу неторопливой, валкой походкой шел громоздкий, обвешанный оружием человек. Шел по брустверу траншеи, прямо к их блиндажу. Валя, не спуская с него глаз, нащупала в кармане брюк браунинг, вынула его, ждала, разглядывая человека. А тот… шел. В руке он держал немецкий автомат… «Партизан», — успела подумать Валя и тут же узнала в нем Зоммера.
Зоммер был одет в рваное демисезонное пальто. На голове его лежала кепка с помятым козырьком. Сухое, окаймленное светлой бородкой лицо казалось черным.
Вале стало страшно. Мимолетно пронеслось все, что пережила она в Пскове, когда приехала туда после Залесья. Всплыл в памяти рассказ Петра, как гитлеровцы, с которыми был и Зоммер, убили Закобуню и устроили казнь…
