Александр Иосифович Былинов
Запасный полк
Глава первая
1
Командир полка, майор Мельник, осторожно уселся на скрипучий топчан и, вытянув ногу, пошевелил пальцами. Ступня была некрасивой. Большой палец непомерно велик и широк, остальные — кривоваты.
Подумал: «Самое, гляди, некрасивое у человека, особенно у солдата. Сколько этими ногами исхожено. С гражданской — все на ногах. Один только год ноги в стременах держал. А потом опять — пехота, пехота... Откуда ей, ноге-то, быть красивой?»
И словно желая как можно скорее скрыть эту некрасивость от посторонних глаз, любовно окутал ногу летней портянкой и утопил в начищенном до блеска сапоге.
Из-под одеяла выглядывала нога спящей Аннушки. Мельник усмехнулся. Он всегда любовался стройностью и малостью ее ног. Да, пожалуй, не только он, а и многие мужики-сослуживцы косыми взглядами так и мели пол, по которому скользила на высоком каблучке его женушка. И дочка тоже, как говорится, не подкачала, хороша дивчина...
Странно, о чем думается в это утро...
Майор Мельник довольно безразлично относился к переменам «вверху». Никакого любопытства. Своих забот полно. Полк. Люди, хозяйство, оружие, обмундирование, обувь, продовольствие, фураж, лошади, пушки, минометы, баяны, балалайки, пилы, книги, молотки, портреты, гвозди, котлы, кухни — все это и еще многое другое, соединенное, сведенное, сочлененное в отделения, взводы, роты, батальоны, собранное в склады, уложенное на машины и повозки, пронизанное субординацией, занесенное в акты, инвентарные книги и списки, готовое вмиг развернуться и свернуться, занять оборону или рвануться в бой, — все это и есть полк, во главе которого стоит он, майор Мельник Иван Кузьмич.
Он уже плескал в лицо водой из большой эмалированной миски. Эту посудину подцепили где-то в Павлограде на складе. Находчивый помпохоз Маслов осчастливил тогда полк сверкающими белизной мисками, кастрюлями, кружками и даже оцинкованными корытами на десяток лет вперед.
И хоть не встретили здесь, в Оренбургской степи, никаких удобств — песок, да ковыль, да мелководная речушка, по-солдатски обжились, задымили походные кухни, заскрипели перьями писарчуки, огласилась песнями степь.
Раскинулись полки запасной бригады на широких просторах Южного Урала, куда не дошвырнет камня грозная рука войны. И потянулись люди в этот военный тыловой стан со всех концов необъятного края, чтобы, не очень задерживаясь здесь, зашагать в рядах маршевой роты на фронт.
Плотно прикрыв за собой дверь, майор услышал медный голос трубы. И вдруг заторопился. Почудилось, будто проснувшийся полк на все голоса зовет его.
Он редко появлялся в подразделениях на рассвете. На рассвете хозяйничали старшины: туалет, уборка, утренний осмотр, завтрак. Как петухи, возвестившие начало дня, похаживают они, горделиво осматриваясь, все подчиняя своему цепкому взгляду. И ревностным видом, и зычным «Смирно» встречают начальство.
Ах, эти встречи! Мельник сам, будучи старшиной, с восторгом встречал у дверей казармы командира роты — до сих пор в памяти тот щуплый, с монгольским личиком; стал ротным — комбатам докладывал; дежурным по части — командира полка высматривал по утрам.
Что может быть торжественнее военной встречи старшего, когда все застыло и не шелохнется, пораженное громовым «Смирно», и только ты один живешь счастливым вдохновением покорной тебе минуты, произносишь чеканные слова рапорта, делаешь шаг в сторону, лихо щелкнув каблуками, а затем подхваченной из уст в уста командой «Вольно» снимаешь, как чародей, волшебное оцепенение тысяч!
Нынче вся бригада играет «Встречный марш». Новый командир бригады! Полковник Чернявский, начальник штаба бригады, не зря на рассвете побудку устроил: готовьтесь. Мудрый старик. Тревожится. Оно и понятно: хочется предстать перед новым в наилучшем виде. Дежурного по части Аренского придется заменить кем-нибудь из кадровых командиров...
Мельник уже был охвачен беспокойством, словно ознобом. Его видели в это утро то там, то здесь; он побывал и у палаток и шалашей, где выстраивались бойцы под переклик старшин и взводных, и у котлов, где пузырилась пшенная каша (опять пшено!), и в складах, среди мешков и ящиков, штабелей свежевыпеченных буханок черного хлеба.
Да, полк, ставший родным за этот невеселый год, ждал его, звал его и, кажется, любил его.
В восемь ноль-ноль командир полка собрал командиров и комиссаров батальонов. Он говорил привычные слова о порядке, дисциплине и чистоте. Затем он заменил неловкого Аренского, назначив дежурным по части лихого строевика, фронтовика, комроты из первого батальона.
Он разбирался в людях, знал их слабости. Вот, к примеру, этот старшина хозвзвода, безусый юнец с позолоченными «тыловыми» галунами петлиц.
Где знать мальчишке, что испытывает майор в конюшне, пахнущей навозом и кислым лошадиным потом? Нет, не в забайкальских степях, не у границы началась эта дружба с табунами! На Полтавщине, с которой давно расстался. Можно ли забыть дым костра, стелившийся вдоль поймы Ворсклы, белесый, густой туман, словно борода Черномора, храп коней, испуганных волком?.. Размеренное поскрипывание воза убаюкивало будущего командира полка, безмятежно раскинувшегося на пахучем сене, полынный запах степи как бы овевал его детство. А ночлег под возом, когда кони-змеи под ухом: хрум, хрум, хрум... В какой бы уголок детства ни забежала память — везде кони и кони, неотделимые спутники и помощники жизни крестьянина.
...Иван Кузьмич запустил руку в кормушку.
— Соломкой грязь притрусил и думаешь командира полка одурачить? — спросил он.
— Никак нет, товарищ майор.
— «Товарищ майор», «товарищ майор»... Думаешь, товарищ майор — пехота и в твоем хозяйстве не разберется?
Старшина не шевельнулся.
— Гляди у меня, — уже беззлобно сказал он и пошел дальше.
В полку мыли и скребли. Выбивали пыль из матрасов и одеял, подметали территорию, посыпали красным песочком дорожки меж палаток, по которым — неизвестно еще — пройдет или не пройдет начальство. У стеллажей драили оружие. Возле столовой прибивали портреты.
Чувство неловкости на мгновение кольнуло душу. «Соломкой грязь в кормушке... того... — вспомнил майор. — А сам что?» Но тотчас освободился от этой нелепой мысли: он честно исполнял свой долг.
Через всю страну, от края до края, от севера к югу, протянулся фронт. Алые флажочки, изготовленные для Ивана Кузьмича начальником клуба, толпились уже у Ростова-на-Дону и Кубани, возле Ленинграда, в Крыму. Подолгу вместе с комиссаром Щербаком простаивали они у просторной географической карты, сокрушались, передвигая флажочки все дальше и дальше на восток, и, не сговариваясь, молчаливо отмеряли взором расстояние, отделявшее большой синий флажочек — месторасположение бригады — от линии фронта. Их взоры скользили по карте, словно вымеряли тяжкий путь отступления, пройденный от излучины Днепра по исколотому иглами флажков простору. Им было что вспомнить...
Сошлись их военные дороги летом сорок первого.
Оставленный город горел вторые сутки; огни отражались в спокойных водах Днепра. Пылала нефтебаза, вздымая к небу столб жирного, черного дыма, горели элеватор, вокзал. С правого берега приходили вести одна тревожнее другой.
Говорят, в пригородах уже встречали вражескую разведку. Дальнобойные орудия врага бьют по проспекту. Застрелился, захваченный гитлеровцами, командир батальона связи...
В те дни майор Мельник, замученный и растерянный, неожиданно почувствовал поддержку Щербака, своего нового комиссара, присланного из фронтовой дивизии. Вместе шли они с запада на восток по бездорожью, ночевали в курских, воронежских, саратовских избах, ведя за собой до десятка тысяч новобранцев. Полк в эти дни отступления разбух, разросся, скрипел и урчал сотнями повозок и автомашин. Батальоны растягивались на целые километры. Бойцы ночевали где и как придется: и в деревенских избах «покотом», подостлав под негнущиеся, отсыревшие плащ-палатки свежее сено, и просто в поле под звездным небом, полным надрывных гулов. И все это время безрадостного марша согревала Мельника теплота встречи с комиссаром. Помнит майор, как усадил гостя за стол, накрытый затертой клеенкой в чернильных пятнах, и худой, угловатый, до черноты загорелый Щербак неторопливо прихлебывал чай и бубнил надорванным своим баском, рассказывая о сражении на реке Прут. Он был моложе Ивана Кузьмича и смотрел на вещи проще.
— Что ж, товарищ майор, — говорил он, — надо учиться и отступать... Дела на фронте невеселые — прет немец...
Вначале шли плодоносными землями Украины. Вокруг стояла нескошенная пшеница, переспелые колосья клонились к земле, роняя тяжелое зерно, подсолнухи свесили черные головки с облетающими желтыми лепестками. По обочинам пыльных дорог стояли женщины, провожая бойцов тоскливыми взглядами.
