Даже если в нынешнем наряде он мог сойти за любителя утренних пробежек, не стоило выпрыгивать из тележки на виду у портье, да и вообще у кого бы то ни было. К тому же требовалось избавиться от мешка. Соколов вновь открыл мобильник и еще раз проглядел снимки. Позавчера они от гостиницы прошли на набережную. Бо́льшую ее часть занимали людные паромные терминалы, однако дальше к северу начинались грязные доки и замусоренные прибрежные пустыри. Отыскав снимок такого места, он звуком привлек внимание носильщика.
Они глядели друг на друга через узкую щель под краем пленки. Соколов поманил пальцем. Носильщик сунул руку под пленку, и Соколов вложил в нее телефон. Носильщик некоторое время смотрел на экран, затем кивнул и отдал телефон обратно. Соколов спрятал его во внешний карман кэмелбека.
Из-под края пленки оказалось удобно следить, куда они едут. С оживленного бульвара носильщик свернул на дорожку вдоль берега, где народу было на удивление мало. Где-то рядом плескалось море, воняло помойкой и гнилыми водорослями. Соколов рискнул приоткрыть край пленки, однако носильщик, не оглядываясь, мотнул головой и что-то предостерегающе сказал. Соколов замер. Через несколько секунд их обогнал велосипедист.
Тут носильщик свернул к пандусу, ведущему на раздолбанный причал, остановил тележку и закурил. Минуту или две он попыхивал сигаретой, потом резко сдернул пленку и что-то пробормотал.
Соколов, схватив мешок, выпрыгнул из тележки и крутанулся на месте, проверяя, нет ли зрителей. Все было чисто. Он крутанулся второй раз, быстрее, и выпустил мусорный пакет. Тот пролетел метров пять и плюхнулся в воду. Она тут, наверное, была бы от силы по пояс тому неосторожному человеку, который отважился бы в нее влезть, но мешку больше и не требовалось, тем более что он был черный, а вода – мутная.
Повернувшись спиной к всплеску, Соколов увидел, что носильщик уже обнаружил в тележке свои чаевые: еще один кирпич малиновых банкнот. Они тут же исчезли в кармане стариковских брюк. Носильщик что-то бормотал – благодарил, надо думать. Соколов, не обращая на него внимания, трусцой двинулся прочь. Меньше чем через минуту он уже приближался к отелю, перебегая из одного островка тени в другой и стараясь не слушать включившиеся в голове сирены. Весь день он прилагал усилия к тому, чтобы его не заметили. А теперь на него пялились и указывали пальцами сотни людей. Однако не потому – напоминал себе Соколов, – что знают, кто он. Они точно так же глазели бы на любого другого сумасшедшего иностранца, которому вздумалось совершать пробежку под палящим солнцем.
* * *
Только на первом этаже Оливия окончательно поняла, что она босая. Взрывом ее выбросило из туфель, и они остались в офисе с русским наемником. Если вообразить гипотетический забег по пересеченной местности, в котором состязались бы босая Оливия и Оливия на высоких каблуках, трудно сказать, кому бы досталась победа. Наверное, это зависело бы от того, как скоро босая Оливия распорола бы ногу об осколок стекла, что неизбежно произошло бы в первые же минуты, не будь она очень, очень осторожна.
Старый фасад здания был обращен к взорванному дому, а новый выходил на строящийся район. Там сейчас шел ремонт, и все выходы были загромождены, но Оливия, которую лондонские наставники приучили в любом месте проверять пути к отступлению, знала, где проскользнуть. Поэтому вместо очевидной дороги – на улицу между домами, которая, как подозревала Оливия, была по щиколотку завалена битым стеклом, – она двинулась заранее разведанной запасной. Эта запасная дорога менялась день ото дня, по мере того как рабочие воздвигали и убирали временные барьеры между создаваемыми магазинами. Сегодня, убегая, они оставили все двери открытыми, так что Оливии следовало просто идти на свет и смотреть под ноги, чтобы не напороться на раскиданные гвозди.
Их не было. Западные рабочие могли оставить оброненные гвозди на полу, китайские же, судя по всему, сразу их поднимали.
Так она добралась до относительно неразгромленной части дома, граничащей с огороженным рукотворным кратером метров пятьсот в диаметре. Туристы, описывая Китай, часто говорят о «лесе кранов». Тут был не лес, а скорее саванна: открытый простор с редко стоящими кранами. Естественную фауну составляли строители. Их сейчас было человек двадцать, и все они в ужасе смотрели в сторону Оливии.
Поправка: они смотрели именно на нее.
Феминистки могут спорить с консерваторами, является ли повышенное внимание женщин к тому, как они выглядят, врожденной чертой – следствием дарвиновского отбора, или привычкой, которую воспитывает общество. Так или иначе, когда Оливия вышла из здания и увидела, как вытаращились на нее строители, она в первый же миг подумала о своей внешности. Зеркала не было, поэтому она лишь провела рукой по лицу и волосам, ожидая увидеть на ладонях пыль, однако они были красные и блестели.
О Боже.
Оливия не падала в обморок от малейшей царапины и понимала, что смерть от потери крови ей не грозит. В голове раздался голос инструктора по неотложной помощи: «Если бы я выплеснул вам в лицо стакан томатного сока…» Однако рабочие не могли оставить без помощи босую, истекающую кровью женщину – они уже бежали к ней, вытянув руки, что в обычных обстоятельствах было бы симптомом дурных намерений. С вопиющей (по западным меркам) бесцеремонностью Оливию схватили, усадили на невесть откуда взявшийся стул и принялись ощупывать ее шишки и ссадины. На земле раскрыли три разных аптечки. Мужчины постарше и поопытнее начали сетовать на чрезмерный расход перевязочных средств, намекая, что все это из-за ее молодости и красоты. Особо галантный юноша преклонил колени (на нем были жесткие наколенники) и в позе принца на последней странице «Золушки» надел ей на ноги старые вьетнамки.
На «скорую» в эти конкретные полчаса рассчитывать не приходилось, так что рабочие просунули под стул два бамбуковых шеста, привязали их и в получившемся паланкине унесли Оливию, словно иудейскую невесту, с территории стройки – туда, где уже можно было поймать такси. Ехать на стуле было смешно – Оливии постоянно вспоминались британские инструкторы, учившие избегать ситуаций, привлекающих излишнее внимание. По счастью, голова у нее была так плотно замотана бинтами, что на опознании никто не вычленил бы ее из ряда мумий и пострадавших на пожаре.
* * *
Такси промелькнуло и скрылось за краем пирса. Судя по звуковому сопровождению (грохоту, а не всплеску), оно угодило на палубу.
Скорость микроавтобуса упала почти до нуля, так что Зула ясно видела все за лобовым стеклом – относительно ясно, поскольку оно было покрыто пылью, а от столкновения пошло паутиной трещин. Собственно, сейчас она видела только белый баллон: подушку безопасности, – однако не сомневалась, что за секунду до удара на миг различила Юйсю.
