Галанин дрожащей рукой налил стаканы выпил свой снова залпом, помолчали, Шульце посмотрел искоса на Галанина, быстро отвел глаза в сторону, начал сильно заикаться: «Послушайте, у меня к вам просьба. Вы сами заметили, что работаю я не за страх, а за совесть. Но вот беда: до сих нор нет ни одной награды. Я говорил по этому поводу с Шубером, но старик, как всегда упрямится. Для того, чтобы написать рапорт, ему нужно, видите ли, чтобы я показал свою храбрость в какой ни-будь экспедиции. Что же, я согласен… я не трус! Хочу вас просить! Шаландин мне говорил, что вы собираетесь вместе с ним громить партизанов. Так вот, возьмите меня с собой. Конечно, не на передовую линию, я буду где нибудь в стороне. Пока вы с ними не кончите. А потом вы напишите соответствующий рапорт и подадите Шуберу… и все».
Галанин смеялся: «Вот как? отчего же, я с удовольствием. Будьте покойны, получите железный крест!» — «Спасибо, вы замечательный человек, я вам этого не забуду! И знаете, в благодарность вам, я оставлю в покое эту Котлярову, при условии, что вы сами ее призовете к порядку. Продолжайте вашу любовь!» — «Если вы будете так говорить, я отказываюсь исполнить вашу просьбу. Да, она моя любовница, но ни в коем случае не щадите эту большевичку. Вы ее арестуете, когда она мне надоест, а это будет очень скоро!»
Шульце схватил Галанина за руку, потащил его к окну, куда смотрели сумерки зимнего вечера: «Вот это я понимаю! Вы правы, для нас, немцев, долг прежде всего. А этих баб ведь достаточно. Только выбирай! У меня тоже было нечто похожее на ваше приключение. С одной дочерью царского поручика. Мы любили друг друга, ужасно, безумно! А чем все это кончилось? посмотрите туда, в сторону Черной балки, по направлению лип. Там она гниет. А почему? Почему? Черт вас побери! Потому что я немецкий офицер, исполнил свой долг и погнал ее вместе с ее раввином и всеми остальными жидами сдыхать как собаку!»
Шульце выругался по русски, витиеватым площадным ругательством, вернулся к столу, взял стакан, расплескивая золотую жидкость, лил ее мимо рта по подбородку. Снова подошел к Галанину, который продолжал смотреть на голубоватый снег площади, хитро моргнул: «Да, дорогой мой, с тех пор я много передумал, обо всем. О жизни и смерти, о женщине, о так называемой любви. И знаете, что я вам скажу? Все это ерунда! Ерунда на постном масле! Все одна слизь! Подождите, давайте сядем, не перебивайте меня и слушайте новую философию, философию Карла Шульце. Да, о чем это я? Нужно выпить… так, ага. Ну, слушайте! Итак, все — слизь. Начнем сначала. Что такое любовь и в чем ее наивысшее наслаждение? В трении слизистых оболочек, губ, половых органов! Дальше… высшая точка наслаждения. В чем она заключается? В выделении и соединении слизи, женских и мужских половых органов. От соединения этих слизей рождается жизнь. Зародыш живет и растет в слизи матки. Ребенок рождается в кровавой слизи. И тогда человек начинает думать, мучается и радуется! Что это? Что это, я вас спрашиваю? Это продукт работы слизистой оболочки серого вещества мозга, который тоже представляет собой студень, слизь. И когда человек сдыхает, что из него получается? подумайте и скажите. Не знаете? Он не знает. Ха, ха, ха! Вонючая слизь, в которой ползают серые слизистые трупные черви. Черт вас побери! Неужели вам все это нужно разжевать и положить в слизь вашего рта. Неправда ли, моя теория гениальна? Выпьем же по этому поводу! Ура!»
Галанин решительно отодвинул свой стакан и встал, взял фуражку. Шульце его удерживал: «Куда же вы? Еще только десять часов! Ну что я буду сам делать? Ленка ушла, вернется только завтра, впереди страшная длинная ночь… Останьтесь, выпьем и я вам расскажу как Ленка меня будит, куда целует!» — «Нет, мне пора! Завтра рано вставать, много работы. Итак, я вам сообщу когда мы поедем, а пока советую лечь спать и не думать об этой дурацкой слизи… ведь так чего доброго, с ума сойти можно!»
Шульце провожал, хватаясь руками за стены и стулья, смеялся идиотским смехом: «А может быть я уже спятил, а?» — «Может быть, во всяком случае вы близки к этому! Бросьте пить, пока не поздно. До свиданья, не провожайте меня и идите спать!»
Галанин шел по сонной площади, ежился от какой то физической и душевной тошноты, с отвращением сжимал кулаки, думая о Шульце. О его слизистом мире. Потом начал думать о Вере, многое вспомнил и о многом задумался, больше всего думал о мешках, которые она отвезла от Минкевича в Парики. Потом думал о Еременко, о том, что тот, наверное, перейдет к партизанам, его нужно будет поймать и все таки повесить. Дома в столовой зажег свет. На столе под белой салфеткой был ужин, холодное мясо и хлеб, около записка от Веры: «Ждала до десяти часов, не дождалась и ушла. Кушайте на здоровье! В. К.»
Долго смотрел на детские строчки и опять ежился, на этот раз от усталости. Его знобило. Лег сразу в постель и уже засыпая вспомнил, что Вера после обеда работала переводчицей в канцелярии и все таки подумала о нем и приготовила ему ужин. Значит беспокоилась о нем, или вернее проводила свой какой то план, исполняя задание оттуда. Встал, зажег свет, съел все мясо, которое было очень вкусно, потом долго не мог заснуть, думал, старался понять, но понял только одно: враги были повсюду… он был один… скорее бы уехать на фронт!
***
На второй день после прибытия в Озерное полицейские отправились на разведку в сторону Озерного к болотам. Еременко просил Жукова, командующего маленьким отрядом в десять человек, взять его с собой: «Я вам не буду мешать, со старостой и Исаевым я давно кончил, что я буду делать один целый день?» Жуков посмотрел с сомнением на глубоко штатскую фигуру Еременко в брюках на выпуск, в ватном пальто и в шляпе, к которой совсем не шла винтовка, висевшая на ремне через плечо. Поколебавшись согласился: «Ладно, идем, только трудно вам будет, господин переводчик, целый день будем болтаться, м. б. заночуем в лесу! Устанете с непривычки!» Еременко сердился: «Ничего, не беспокойтесь, не забудьте, что в гражданскую войну я был офицером, как наш комендант!» Жуков смеялся: «Тю… тю! в гражданскую войну! Когда это было? А товарищ Галанин, тот себя уже показал, он человек с жилой! пьет с нами наравне и бегает не хуже меня! Ну ладно, набьете мозоли — не плачьте!»
Через час гуськом втянулись в лес. Шли по едва заметной тропе, разгоняя лесного зверя. Шли, стараясь не шуметь и не разговаривать. Скользили как тени среди тихих задумчивых деревьев, продираясь сквозь кусты и кучи гнилого бурелома, прислушиваясь к пенью птиц над головой и зорко смотрели по сторонам, держа наготове автоматы, и видно было далеко, далеко сквозил на солнце голый лес, листьев еще не было, только почки набухали, готовясь лопнуть, мягкие и пушистые.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
