(Штукатурил и красил я в паре с красивой бандеровкой Дорой, которая за работой пела мне украинское танго «Гуцулка Ксеня». Немного погодя я сочинил новые, интинские, слова на эту мелодию и посвятил их Доре. Но она — еще немного погодя — вышла замуж за другого…. Опять отвлекся).
Наше будущее жилище тоже не поражало размерами, но все таки это был дом. Он состоял из комнаты и кухни, каждая по 8 кв. м. Строила его прежняя владелица в спешке: доски пола лежали прямо на мху тундры и прогнили. Трухлявыми были и каркасно-засыпанные стены. Вместо нормальных досок на обшивку пошли дощечки от ящиков. Штукатурка кое где отвалилась, и в трех местах я ударом кулака пробил в стене три сквозные дыры.
Приступили к ремонту. Как уже сказано, опыт строителя у меня был. А кроме того на помощь пришли приятели. Чувство товарищества на Инте было очень развито: без всякой аффектации, без долгих разговоров ребята наваливались и делали. Знали, что завтра и им, возможно, придется звать на подмогу. Такой обычай существовал и в других местах — в русских селах ставили всем миром избу погорельцу. Только там это делалось в давние времена, а на Инте в недавние.
Штукатурить нам помогал Женька-Кирилл Рейтер. Неприятные подробности нашей встречи на Красной Пресне мы не вспоминали. Он освободился раньше нас, успел получить комнату, жениться, родить ребенка и завести поросеночка. Тот жил в комнате и вел себя, как маленькая собачонка: лез на колени, ласкался… Рейтер уговаривал и нас жениться, обзавестись хозяйством, но мы не торопились.
Побелку сделали — очень быстро и профессионально — два немца, родичи Ильзы Маурер. Немцев на Инте Юлик сравнивал с немыслимо живучими и цепкими растениями: брошенные на мерзлую почву, они тут же пускали корни, приспосабливались к новым условиям. Немцы были неприхотливы, работящи и практичны. Построили себе дома. Узнав, что шахтеры не облагаются налогом на скотину, немедленно завели свиней. У Эмиля Гуча, что работал в забое с Яном Гюбнером, свинарник был не меньше колхозного — только не такой грязный. Мы сходили в гости к старому Цоллеру, Ильзиному дедушке: колбасы, копчености, соленья — дом полная чаша!.. Русские немцы. Великие терпеливцы и великие труженики{74}.
Маляры-немцы ушли, и Юлик собственноручно довершил отделку интерьера: натрафаретил по периметру комнаты, под самым потолком, бордюр из тузов — пикового, бубнового, трефового и червонного. Для этого не пришлось даже вставать на стул: потолок был невысок, да и периметр такой, что узор много раз не повторишь. Но все равно, мы очень гордились новым жилищем.
Правда, первое время мы не сразу находили дорогу домой, особенно, если возвращались из гостей не совсем трезвые. Дело в том, что улица Угольная, где мы теперь жили, улицей в обычном смысле не являлась. Это был кусок тундры, застроенный как попало и кем попало. Построили домик — ему пристраивается номер, допустим, Э5. Где-то вдалеке вырос еще один — тот будет Э6. Наш адрес был Угольная 14, но рядом стояли дом 3, дом 27 и дом 9а — в порядке поступления.
А темнеет в Инте рано. И мы, заплутавшись среди строений, и на свету то похожих друг на друга, в конце концов сдавались. Стучали в какое-нибудь окошко и спрашивали:
— Где евреи живут?
В районе Угольной мы были единственными представителями этой нации. Нам показывали:
— А вон за мостиком, где овраг.
Оказывается, мы уже два раза проходили мимо своего дома…
С Васькиной помощью мы перевезли на Угольную деревянную кровать и зажили жизнью домовладельцев. Хозяйственные обязанности разделили так: Юлик топит печку, я хожу с ведрами за водой — колонка была в полкилометре от дома. Завели котенка — какой же дом без кошки?
Питались мы — и наш котенок — исключительно макаронами с маргарином: экономили, чтобы поскорее отдать долги. Правда, в обеденный перерыв мы ходили в столовую. И с завистью смотрели на нищих, которые гужевались за соседним столиком — обязательно с поллитрой. В Инте их было всего двое — оба инвалиды. Они сидели (с перерывом на обед) у дороги в поселок и пропитыми голосами окликали прохожих:
— Братишка! Поможем, чем можем! — Получив отказ, беззлобно добавляли.
— Ну и вали на хуй.
Сидели они всегда рядышком — казалось бы, в ущерб делу. Так или не так, доходы их были больше наших.
Котенка макаронная диета не радовала, он рос хилым и умственно отсталым. Вскоре он сбежал от нас — и, как оказалось, поспешил: наш друг и одноделец Миша Левин прислал из Москвы недостающую сумму. Мы одним махом рассчитались с кредиторами и перешли на человеческую пищу, особенно популярна была в Инте тресковая печень.
Беглому котенку нашлась замена — кошка редкого ума по имени Голда Мейерсон. А потом появился и щенок Робин. Рыжий в первые недели жизни, он превратился в очень красивую собаку цвета сепии с палевыми и белыми разводами. Мать его, немецкая овчарка Сильва, прославилась тем, что выхватила у пьяного милиционера пистолет и закинула в снег — только весной отыскалась пропажа. Отец Робина пожелал остаться неизвестным. Нас это мало беспокоило: ни одну собаку потом мы не любили так, как эту. Любовь была взаимной.
По звонку будильника Робин просыпался первым и лез к нам желать доброго утра. Влезать на кровать с ногами ему строго запрещалось, и он честно соблюдал договор: задняя лапа оставалась на полу. Точнее, от пола не отрывались только когти, а остальные три лапы радостно барабанили по одеялу. Юлий, в прошлом и будущем заядлый бильярдист, говорил что похожий номер проделывают бильярдные жучки: ложатся на стол, чтоб дотянуться до неудобного шара, а ногу незаметно вытаскивают из валенка — до половины голенища. Валенок же не отрывается от пола.
Поводка и ошейника Робин не признавал, ходил и так за нами, как привязанный. Иногда, для проверки, мы с Юликом расходились в разные стороны, и он метался от одного к другому, не зная кого выбрать. Мы ожидали его решения с ревнивым интересом. Но это злая шутка, мы перестали дразнить его. На Робина мы переложили часть домашних обязанностей — он мыл посуду.
К этому времени изменился наш социальный статус. Юлик перешел из рабочих в служащие — его взяли нормировщиком в ОРС, отдел рабочего снабжения. А я наоборот, из «белых воротничков» перешел в «синие» — стал дежурным на водонапорной башне. Башня была замечательная, ее проектировал заключенный архитектор швед Томвелиус. Но не красота этого сооружения приманила меня — просто так сложились обстоятельства.
По сокращению штатов из центральной бухгалтерии уволили Фаину Александровну. Надо было срочно трудоустроить ее: член партии, объяснили мне, старый минлаговский кадр и жена офицера. Ее пересадили на мое место в ремцехе.
