— Ох, уморил, окаянный. — Так и захворать недолго.
Один лишь Тутолмин, чем дальше развивалось действие, тем больше мрачнел, недоуменно пожимал плечами: над кем смеются? Над помещицей, дворянкой? Не грешно ли? Но, взглянув на довольное лицо генерал-губернатора, улыбался и он, правда, вымученно, сдержанно: улыбался и полицмейстер — молодой черноволосый офицер со звездой на новом мундире, однако глаза его оставались холодными, настороженными.
В перерыве между первым и вторым действием Тутолмин подозвал к себе Огнева. Директор училищ подошел, церемонно раскланялся и присел в свободное кресло между губернатором и полицмейстером.
— Вас, сударь, можно поздравить! — прищурил покрасневшие глаза Тутолмин. — Лицедеи отменны, добро, ежели и учатся не хуже. Не правда ли, господин Савельев? — обратился он к полицмейстеру.
Тот учтиво склонил голову:
— Разумеется, ваше превосходительство... У меня, если разрешите, Иван Дмитриевич, один вопрос. Не скажете ли, где оная пьеса публиковалась? В журнале или отдельным изданием? К словесности я, видит бог, питаю слабость, слежу по мере сил за новинками, но вот пьесу, что нынче разыграна, не читал.
Огнев читал пьесу еще в рукописи и не знал, когда она публиковалась, и потому не мог ответить ничего определенного.
— Автор, как мне известно, живет в Санкт-Петербурге, — сказал Огнев. — Книги его публикуются, и, доложу вам, он старый мой знакомый. Не раз встречались, вот хотя бы у госпожи Брюс.
— Сие более чем достаточно, и все же не припомните ли, сударь, в каком журнале увидела свет пьеса?
— Из столицы я выехал давно и за повседневными хлопотами перестал следить за новинками... Но, смею думать свет она видела. Ведь отменная комедия, ее каждый посмотрит... — Огнев запнулся, подумав: не слишком ли он хвалит пьесу?
— Пьеса сия, как бы вам сказать, сударь... — Савельев на миг умолк, подбирая нужное слово, — приперчена, и ежели смотреть на изображенных в ней господ Скотининых и Простаковых, то не кажется ли вам, что оные персонажи умом и благочестием не блещут? Напротив даже. Посему и смех вызывают... оскорбительный для господ благородного состояния. Допустимо ли сие?
— Но в столице она показывалась.
— Что позволено там, у нас, в провинции, немыслимо и подумать.
Огнев почувствовал, как пот мелкими каплями выступает на лбу и подбородке... Савельев, конечно, прав. Он и сам уже подумал об этом, но надеялся: пройдет, не заметят, обратят все в невинный смех. А ведь он — директор гимназии и всех училищ губернии, и ему в первую голову держать ответ за все, что происходит во вверенном ему Доме для бедных. Правда, он может сослаться на Котляревского — отыскал пьесу, затеял спектакль, а он, старый осел, целиком доверился хитроумному надзирателю... Однако перекладывать вину на плечи других, к тому же подчиненных, Огнев не мог себе позволить. Смахнув платком обильный пот со лба, он подчеркнуто холодно сказал:
— Комедию господина Фонвизина к разыгранию разрешили его сиятельство. Вы, господа, можете удостовериться.
Спасительная мысль пришла в последнюю секунду. В самом деле, разрешение на представление он спрашивал у князя, правда, не лично, через адъютанта, но не все ли равно.
— Ах, вот оно как! — губернатор покосился на сидевшего в кресле правителя края, оживленно беседовавшего с петербургским гостем.
— Благодарю вас, сударь! Передайте мою благодарность господину надзирателю! Играет он превосходно. Лицедей, ничего не скажешь...
Огнев почтительно склонил голову и облегченно вздохнул.
Кто знает, какое бы продолжение имел разговор Огнева с «отцами» города, если бы не одно неожиданное обстоятельство.
По окончании спектакля дочь правителя края пожелала встретиться с Котляревским и, когда он подошел, поблагодарила его за доставленное петербургскому гостю и ей истинное удовольствие, спектакль получился отменный; князь тоже выразил признательность и обещал каждому юному лицедею в подарок по одному рублю серебром.
Но одной благодарностью дело не кончилось. Княжеское чадо предложило Ивану Петровичу, не успевшему снять парик и чувствовавшему себя несколько утомленным, в ближайшее воскресенье показать спектакль еще раз, причем в генерал-губернаторском дворце. Князь поддержал просьбу любимицы, и Котляревский, несколько оправившись, скромно поблагодарив за внимание к его работе и особенно к старанию воспитанников пансиона, обещал повторить представление в самое ближайшее время.
Разговор этот очень хорошо слышали губернатор и полицмейстер.
Успех представления превзошел все ожидания. Повторить его просили многие: не попавшие на спектакль чиновники Приказа общественного призрения, старшины кузнечного и портняжного цехов, пообещавшие за представление выдать каждому лицедею по паре сапог и штуке сукна на мундир. Отказаться от такого подношения, не уступавшего княжескому, было бы грешно, к тому же и сапоги, и одежда лицедеям совсем были не лишни.
Пьесу ставили еще не однажды.
Прослышали о спектакле и в самой столице. Этому способствовал петербургский гость, напечатавший в одном из журналов отклик на гимназическое представление, причем в статье было немало лестных слов не только о юных лицедеях, но и надзирателе Дома для бедных Иване Петровиче Котляревском. Петербургский журнал попал случайно на глаза кому-то из инспекторов Училищного комитета, и тот в один из очередных приездов в Полтавскую гимназию показал его Огневу. Иван Дмитриевич на учительском совете рассказал господам преподавателям о приятной новости, добавив, что рвение господина надзирателя похвально, но в будущем ему следует... внимательнее выбирать пьесы, ибо не каждая заслуживает сценической жизни. Присутствующие не догадались, о чем идет речь, но сам Котляревский все хорошо понял — он знал о разговоре директора с «отцами» города в первый же день представления — и пообещал впредь быть внимательнее в выборе пьес, добавив, что в будущем помышляет разыграть комедию Ивана Крылова «Подщипа». Возражений не последовало, ибо пьесы этой никто не читал и даже не слышал о ней. Свое обещание Котляревский исполнит: в ночь с 1815 на 1816 год «Подщипа» будет показана в Доме для бедных и будет иметь такой же успех, как и «Недоросль». Но это будет позже, а пока, как иногда бывает, за успехом последовали огорчения.
Уже в конце месяца от губернатора поступило неожиданное распоряжение: представления приостановить, разрешить их только во дворце правителя края, ежели на то будет позволение его сиятельства.
В тот же день Котляревский посетил Тутолмина. Выслушав Ивана Петровича, губернатор сочувственно развел руками: увольте, не виноват, распоряжение поступило от господина Савельева, и отменять его он, Тутолмин, не уполномочен. Губернатор говорил неправду: он имел право отменить любое распоряжение своего подчиненного, но делать этого не желал, считая, что давно пора прекратить всякие школьные вольности, пусть отроки лучше чаще посещают церковные богослужения. Спокойно выслушав высокое начальство, Котляревский посетовал на недальновидность господина Савельева, затем сказал, что вынужден будет прекратить по этой причине всякие представления и во дворце правителя края. Услышав это, Тутолмин подумал и... разрешил дать еще два представления работным людям кузнечного и портняжного цехов, но только два, не более.
Котляревский не стал спорить с губернатором, добиваться отмены полицейского рескрипта: приближались зимние экзамены, и лицедеям следовало заняться латынью, русской словесностью, математикой, статистикой и многими другими предметами, и времени для спектаклей уже не оставалось.
27
Уходили дни, месяцы, годы... Только в редкие минуты относительного покоя Иван Петрович садился к письменному столу, и тогда исчезало само ощущение времени. В одну ночь он мог написать добрый десяток строф, а иногда и больше. А утром опять садился к столу, переписывал, как обычно, все заново и складывал строфы в заветный картон.
В тот год, однако, такие минуты были редкостью, Иван Петрович все больше отдавался заботам о пансионе. Готовился второй выпуск, и хотелось, чтобы на экзаменах воспитанники Дома для бедных выглядели если не лучше, то, во всяком случае, не хуже остальных учеников.
Миновала зима. Весенние краски изменили город, освежили его, сделали моложе. Необычно широко разлилась Ворскла. Ее притоки — Полтавка и Рогизна — весело и шумно несли свои быстрые воды, низвергаясь с крутых откосов, падая в буераки, открывали взору причудливые корневища столетних дубов и кленов.
Вместе с весной пришли хорошие вести. Неприятель разбит окончательно, и наши войска победоносно шествуют по его земле.
Конец учебного года, разумеется, прибавляет хлопот. Как ни старался Иван Петрович подтянуть отстающих, всем, однако, помочь не смог, у него просто не хватало на это сил. Особенно трудно, как известно, с теми, кто не желает помощи. Нечто подобное наблюдалось с Остроградским. Однажды он схватил по латыни за неделю три единицы подряд. Назревал скандал.
