— Он мне нравится…
— Да ты даже не знаешь, кто это! Нельзя любить всех, Элла!
— Он приходит посмотреть на меня. Так Фрэнк когда-то делал. Он ничего не говорит, слишком боится…
— И какое он имеет право мешать твоей молитве?
— Он мне не мешает, честно! Я его даже не вижу. Просто чувствую, когда он подходит к двери.
— Он за это ответит! Как, спрашивается, я смогу контролировать то, что мир о тебе думает, если все кто ни попадя будут соваться к тебе непрошенными? Крайне важно, чтобы существовала только одна точка зрения по твоему поводу, Элла, единственное всеобщее мнение. Ты это одобряешь? Позволить этой… этой предательнице… этой журналюхе… позволить встретиться с тобой… — от гнева он почти не мог внятно говорить. — Ей полагалось рассказать нашу историю с положительной стороны. Сколько я труда потратил, чтобы привлечь ее на нашу сторону! Думал, что привлек… Я даже продиктовал ей то, что она должна была написать. А она все переврала! Каждое слово, каждый факт представила в самом неприглядном виде! Сколько вреда… сколько вреда! Благодарение Богу, люди, у которых есть хоть крупица здравого смысла, не поверят ни единому слову, он будут читать между строк… Да еще так плохо написано — просто невыносимо! И первый-то выпуск был ужасен, а второй — попросту безграмотная чушь!.. Но любой, кто примет это за чистую монету — что он подумает обо мне? Что я — грязный извращенец?! Я все еще не женат, позвольте вам напомнить! — Гунтарсон угрожающе тыкал в воздух обоими указательными пальцами. — Чем я занимаюсь, когда остаюсь один — не касается широкой публики. Боже милостивый! Полагаю, было бы куда большим извращением, если бы мужчина с моим положением не позволял себе иногда здорового перепихона!
Тут он, наконец, заметил выражение испуганного изумления на лице Эллы.
— Я ведь не должен еще и перед тобой оправдываться, а? — спросил он, уже тише. — Ах, да ладно! К счастью для нас, люди назавтра уже не помнят, что они прочли вчера. Это всего лишь дешевая оберточная бумага!
Он сграбастал скомканный журнал, и собирался было еще разок запустить им в угол, как вдруг остановился — его взгляд привлекли яркие краски фотографии на задней странице обложки. Он разгладил ее на колене, и взглянул еще раз. Это была реклама какой-то туристической компании: три царя на верблюдах, ведомые ярко пылающей звездой мимо пирамид в Гизе. Гунтарсон бережно разложил листок на полу.
Последовало долгое молчание, в течение которого Элла ждала только, чтобы поскорее он ушел.
— Нам нужно новое начало, — проговорил он наконец. — Преобразование глобальной точки зрения… Физическое смещение оптической оси… Короче говоря, нам надо переехать. Где бы ты хотела жить, Элла, в каком месте мира?
Она смущенно, но с надеждой взглянула на него.
— Где-нибудь, где жарко? Красиво? У моря? В горах?.. Полагаю, для тебя это не имеет большого значения, поскольку ты все равно всегда будешь затворницей, молящейся вдали от людских глаз. Тебе нужна только твоя маленькая, запечатанная со всех сторон комнатка, вот тогда ты счастлива, да? Но я уверен, что ты ощущаешь то, что находится вокруг тебя. А я собираюсь навсегда остаться с тобой, и тебе ведь понравилось бы, если бы я поселился в каком-то особенном месте, правда? Так что ты скажешь, куда мы поедем?
— С Фрэнком… С Фрэнком, и моими мамой и папой!
— Твоя мать во Флориде. Полагаю, это возможно, но для наших целей Флорида капельку перенаселена. Там живут Мадонна, Сталлоне, «Би Джиз»… И пресса пасется постоянно… Думаю, ты имела в виду, что тебе нравится флоридский климат… Или ты хочешь посмотреть Диснейленд? Но ты же не сможешь туда просто так поехать, понимаешь? Там начнется смертоубийство. Ты же не захочешь, чтобы кто-то из-за тебя пострадал. Но они, возможно, откроют его только для тебя, если мы заплатим им достаточно — как делает Майкл Джексон, когда ходит за покупками. Не знаю… Думаю, все-таки нет, не Флорида…
— Я просто хочу жить с мамой и папой.
Гунтарсон расхохотался.
— Ты имеешь в виду, вернуться на Нельсон-роуд?! Да, вот так отличная идея!.. Нет, серьезно, нам нужно снова начать с самого начала, — он вскочил на ноги, возвышаясь над ней, как башня. — Немного солнышка бы тебе не помешало. Ты нам нужна в добром здравии — и это еще слабо сказано. Чудесная сияющая кожа… Иначе ты только придашь достоверности этой безответственной чуши о бледности, унынии и анорексии. Элла Уоллис страдает анорексией — это же надо придумать! Это только лишний раз доказывает, что эти люди о тебе ничего не знают. Ни-че-го! И мы не позволим им определять цвет очков, через которые мир на тебя смотрит… Свежее начало… Ты подумай об этом, и я — я тоже подумаю…
Он громко хлопнул дверью, оставляя Эллу одну на полу ее пустой кельи, потом снова заглянул. Она в ожидании подняла глаза.
— Прости, — бросил он и щелкнул выключателем. Закрыл дверь, и комната вновь погрузилась в непроглядную темноту.
Элла перестала различать границу между молитвой и сном. Она молилась до беспамятства, а когда приходила в себя — продолжала с того места, где остановилась.
Когда она видела сны — тогда, наверно, все-таки засыпала по-настоящему. Во сне она не молилась. Сны были необыкновенно яркими, и ощущались не в пример острее, чем обычное монотонное повторение молитвенных слов в наглухо закрытой комнате. Но молитвы были тем, что она делала, когда не спала — молитвы были реальностью. Сны — не были. Хоть это утешало…
Прежний сон, в котором она тонула, приходил и уходил, подобно приливу и отливу. Иногда он мог нахлынуть на нее шесть, а то и восемь раз подряд за одну ночь, пока она наконец не просыпалась. А иногда он вообще не появлялся, уступая свое место в ее воображении другим сновидениям.
Когда Питер выключил свет, этот сон стал вновь накатывать на нее. Она с ним никогда не боролась — борьба начиналась лишь тогда, когда рука вцеплялась в ее лодыжку, пальцы впивались в сухожилия, как будто пытаясь порвать их, а волны накатывали на лицо… Она билась, пытаясь выдернуть ступню из безжалостной хватки, дотянуться до слабой ручки ребенка, который не мог ее спасти… Но против самого сна она не сражалась.
В этот раз, хотя она и чувствовала железные клещи, сдавившие ногу, и тоненькую слабую ручонку, обхватившую ее кисть, Элла не была той, кто тонула в воде. Элла смотрела на нее сверху.
Элла была ангелом.
Она видела под водой лицо женщины со светлыми волосами, которые струились, и плавали вокруг нее. Элла так часто ощущала ее ужас, шок от ледяной темной воды, наполнявшей легкие, и мучительную мертвую хватку, не дававшую ей всплыть. Но теперь Элла уже не была уверена в том, что эта тонущая женщина — она. Она не была похожа на Эллу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
