Альв осторожно тронул ее за локоть:
— Пойдемте, ведь совсем немного осталось. Снова был спуск и унизительный дикий страх. Она умела не бояться обстоятельств, умела не бояться богов, демонов и людей, но эти горы — высокие и высокомерные, старые как мир и безразличные к добру и злу!.. Сколько людей лежало непогребенными на дне этих ущелий? Каэтану мутило от ужаса.
А стройная фигура в черном плаще то и дело попадалась на глаза — не впрямую, нет. Так, на периферии зрения. И от этого было еще хуже.
Трудный участок пути кони преодолели довольно легко, а вот Каэ проделала его ползком, цепляясь за малейшие выступы в скале, за крохотные кустики. И наконец с грехом пополам прошла эту тропинку. И даже без страха посмотрела вниз.
Альв стоял ниже на один поворот тропы, крепко держа под уздцы свою лошадь, и улыбался.
— Вот видите, а теперь почти никаких трудностей — еще полсотни шагов, и мы вступим на ровную землю.
В эту секунду лошадь Воршуда вдруг всхрапнула, дико и испуганно заржала, встала на дыбы на узкой дорожке, где справа высилась отвесная стена, а слева была пропасть, — и рванулась бежать. Глаза ее были завязаны, и несчастная лошадка сразу же оступилась. Она еще мгновение балансировала на краю, оглашая провал жалобным ржанием, и рухнула вниз. Каэ краем сознания отметила, что ее Ворон отчего‑то почти спокоен. Он только повертел головой да слабо подал голос, но с места не двинулся, чем и спас ее жизнь.
Все происходило в считанные мгновения: проводив взглядом, полным ужаса, падающую в пропасть лошадь, Каэтана увидела, что и альв стоит на краю тропы, нелепо размахивая руками.
Забыв обо всем, она вскочила и побежала так, как никогда не бегала. Она неслась к альву, от которого ее отделял всего один поворот тропы, длинными прыжками. Некоторые валуны шатались у нее под ногами, вяло оползая, но она едва касалась этой зыбкой опоры и перепрыгивала дальше. Альв что‑то предостерегающе крикнул.
Их разделяли всего несколько шагов, нет, только один шаг, и Каэ в последнем прыжке отчаянно вытянула руки вперед, чуть ли не выворачивая их из суставов. И пальцы их даже успели соприкоснуться. Как вдруг со скрежетом отломился огромный кусок породы, и альв с птичьим криком, простирая к Каэтане руки, свалился вниз. Это произошло настолько внезапно, что она не успела испугаться.
Птицей преодолела Каэтана остаток пути до дна провала. Как спустился за ней ее конь, она не знала.
Спотыкаясь на камнях, оскальзываясь в траве, она. подбежала к распростертому на земле Воршуду.
Маленький человечек осторожно открыл глаза и тихо прошептал:
— Очень больно, но не так страшно, как я всегда думал.
При этих словах кровавые пузыри выступили на его губах. Сморщенное от боли мохнатое личико казалось маленьким, но освещенным каким‑то внутренним светом — тем, который создает богов и героев. Каэтана взяла слабую лапку альва между ладоней и присела рядом с ним, баюкая ее, как ребенка.
— Ты посидишь со мной? — разлепил немеющие губы Воршуд.
Каэтана кивнула. Она боялась отпускать его взгляд, чтобы он не подумал, что ей неприятно зрелище его смерти.
Жизнь альва утекала, как вода в песок. Кровавое месиво живота, сломанные ребра, порвавшие ткань рубахи, неестественно вывернутые ножки, сама поза сломанной куклы — все говорило о скором конце. Воршуд улыбнулся:
— Я обещал тебе сказать. Там, в Аккароне, когда у тебя случился приступ, ты говорила разными го… — Он захрипел, и Каэ торопливо закивала, показывая, что она поняла и не нужно лишних усилий. — Ты говорила — «дети», — добавил альв, — и только теперь я…
Но голова его безвольно откинулась, глаза широко раскрылись, а с губ с последним вздохом слетело одно странное слово, которого Каэтана уже не услышала. Воршуд смог произнести его полностью: «Кахатанна».
Сквозь пелену слез, застилающих глаза, Каэ не могла видеть, как черный силуэт с опущенными плечами и склоненной головой застыл невдалеке от нее, у выступа скалы.
Она не увидела его и потому не задала свой вопрос:
«Умеет ли печалиться Смерть?»
Мечи Гоффаннона тоскливо звенели, вонзаясь в землю. Она была мягкая и податливая, и Каэ заботливо готовила последнее уютное ложе для маленького мохнатого человечка. Когда оно было наконец устроено, она подняла на руки пушистое легкое тело и осторожно положила его в могилу. Глаза Воршуда все еще были широко открыты и смотрели на нее с какой‑то невероятной нежностью и спокойствием. От этого она не чувствовала себя одинокой и все не решалась протянуть руку и погасить этот ровный теплый свет. Однако делать было нечего — ее ладонь легла на мохнатое личико и чуть задержалась на нем: лицо было еще совсем теплым. Затем Каэ решительно встала и начала закапывать могилу. Насыпав над Воршудом довольно большой холм, она завалила его камнями, которые притащила от подножия скалы, откуда упал альв. Камни были окрашены его кровью.
Каэ работала, не чувствуя усталости, нарочно изнуряя себя непосильным трудом, — но все ее тело, которое должно было изнывать от слабости, только кипело новой энергией. Теперь ее ничто не могло утомить, испугать, остановить. Смерть Воршуда вычеркнула из ее души остатки страха, сомнений и неуверенности в себе. Огромной ценой было заплачено за то, что с могильного холмика поднялось новое существо, владевшее телом и именем Каэтаны. Она почти не прислушивалась к силе, которая бурлила в ней, как лава в действующем вулкане. Эта сила могла проявить себя неожиданно — и через день, и через час, и через год.
Обтерев травой измученного и дрожащего от усталости Ворона, Каэ отправилась рсмотреть окрестности и почти сразу же натолкнулась на крошечное озерцо с кристально чистой водой, — очевидно, на дне его бил ключ, потому что вода оказалась до одури холодной. От нее заломило зубы и дрожь пошла по всему телу. Только когда Ворон остыл и немного успокоился, она сводила его к водоему и позволила напиться вволю.
Есть ей совершенно не хотелось, рна рассеянно сорвала несколько спелых, пушистых, как шмели, ягод малины и машинально сунула их в рот. Ягоды буквально взорвались у нее на языке, истекая сладким кровавым соком.
Кровавым…
Ночь она провела у холма, положив голову на плоский замшелый камень, заменивший ей подушку. И не было в мире подушки более удобной. Она не спала — разглядывала звездное небо в просветах между ветвями деревьев, вспоминала, как такими же ночами они сидели у костра и каждый мечтал о чем‑то своем. Своими чаяниями и надеждами друзья делились скупо и редко — вот только жизней не пожалели.
За своими мыслями Каэтана не заметила, как из темноты неслышно вышел человек, закутанный в темный плащ, — невысокий, темноволосый, с незапоминающимся лицом.
— Горько? — спросил он вместо приветствия.
Каэ даже не вздрогнула, лишь неопределенно пожала, плечами:
— За гранью боли и горечи.
— Понимаю, — вздохнул человек. — Я не должен был приходить, но вот не выдержал.
— Бывает, — усмехнулась она невесело.
— Завтра ты тоже можешь умереть, — сказал человек печально, и стало ясно, что он не пугает, а просто констатирует факт.
— Нет, — ответила она. — Теперь я умереть не могу. Он присел у костра, который неизвестно как зажегся около могильного холмика, протянул к огню длинные пальцы музыканта.
— Ты уверена?
— Я должна услышать ответы, на незаданные вопросы — только не свои вопросы, а их. — Она кивнула на камни могилы.
Человек высоко поднял бровь:
— Тогда, возможно, ты сильнее, чем я предполагал. Ты идешь не ради себя?
— Я иду во имя их…
Человек молчал очень‑очень долго; казалось, что прошла не одна вечность, прежде чем он снова заговорил:
— Я не могу помочь тебе.
— Я знаю.
— Что ты можешь знать, дитя?
— Знаю, что из всех ныне живущих ты один можешь сделать то, что не под силу никому. Ты один можешь перенести меня прямо в храм. Ты один можешь запретить богам охотиться за мной. Я не знаю, кто ты, но думаю, что догадываюсь. И еще я знаю, что многое тебе под силу, но ты не имеешь права вмешиваться. Истина заключается в том, что я всего должна добиться сама, иначе ты просто поселишь во мне еще один сон. Сон о мире, из которого меня вызвал Арра, о путешествии в Запретные земли, о Безымянном храме. Я должна проснуться, внутри меня кипит и рвется наружу сила — ее ты ждешь?
— Да, — потрясение ответил человек.
— Я понимаю, что отвечать на мои вопросы тебе тоже нельзя, но один, наводящий…
— Валяй. — Он хотел, чтобы голос его прозвучал по возможности весело и бодро, но вышло тоскливо и ничего, словом, не вышло.
— Почему ты пришел?
— Это не совсем наводящий вопрос, дитя. Я бы охарактеризовал его как «вопрос в лоб».
Они опять надолго замолчали. В костре потрескивали сучья и со звоном рассыпались алые угли. Звук этот был приятен, и от него душа очищалась. Каэтана подобрала ноги, обхватила руками колени и уперлась в них подбородком.
