Тогда Робин принялся карабкаться вверх по цепи, и достигнув верхней зал, встал на ограждение, и несколько раз сильно дернул цепь, давая тем сам самым понять Фалко, чтобы садился он в ковш. Затем он отдернув цепь немного на себя, и, спрыгнув на пол, упершись двумя ногами в огражденье, из всех принялся тянуть ее на себя — сил у Робина была не меньше чем у братьев, тут еще воодушевленье помогло: в общем чрез несколько минут, хоббит уже выбрался, встал возле него, и проговорил: «Вот здесь то они встретились с кем то» — действительно, весь пол был залит кровью, а, так же, желытыми, полупрозрачными комьями слизи, которые выделялись из слизняка. Стояла сильная вонь.
Они направились к разодранной двери, и тогда послышались крики из-за другой двери. Не успели они пройти, как дверь та распахнулась, и стали выбегать восставшие — их было не более сотни, и все измученные, окровавленные. Они только увидели Робина, и признавши в нем своего предводителя, завопили:
— Что с вами?! Тоже досталось?.. Вы убили слизня, но он вам глаз выбил?.. Слава вам, слава!
Робин от растерянности не знал, что и сказать, а эти продолжали вопить:
— Там орки! Мы в засаду попали! Слышите, слышите: их там полчища, орды несметные! За нами они гонятся! Спасите!
Робин ничего не ответил, но пошел по той дороге, по которой и намеривался идти с самого начала — вскоре пришлось им бежать, ибо сзади нарастал орочий топот. Потом был железный тракт, и мерзко было по нему бежать, так как, вместе с кровью, лежала на полу и слизь. Они бежали и бежали, и, казалось, конца края всему этому ржавому железу не будет. Совсем истомились от смрада, некоторые из бежавших, шатались из стороны в сторону, спотыкались и падали, молили, чтобы кто-нибудь подхватил их на руки, и тут же вскакивали, и отчаянными рывками догоняли остальных.
Прошло еще несколько минут такого отчаянного бега, и тогда ясно стало, что орки, все-таки, догоняют их — ведь, им-то привычны были эти железные коридоры, и они не цеплялись лапами за железные выступы. Они выбежали в залу пред входом почти одновременно — орки уже замахнулись ятаганами, но, увидевши, что творится в этой зале бросились назад.
Некогда могучие ворота были раздроблены в дребезги, а слизень, выросшие метров до тридцати, и ужасающе жирный, бился у дальней стены, пытался сокрушить ее — пробраться туда, где, как он чувствовал, было множество всякой поживы. Его жирные бока, вздуваясь какими-то болезненными рывками, казались совсем близкими, из хвоста била желтая слизь.
Некоторые из беглецов вскрикнули от отвращения, и несколько из них были тут же пронзены шипами, и поглощены в его плоть. Остальные, вслед за Робином и Фалко бросились к разбитым вратам.
Был уже тот ночной час, когда войско Ринэма штурмовало поселение, и первое, что увидел Робин за выходом были звезды. Каким же восторгом наполнилась тогда его молодая душа! Он, привыкший к отравленным, ржавым цветам — он необычайно впечатлительный, впервые увидев звезды, ЗАОРАЛ от восторга! И он какими-то необычайно длинными прыжками бросился туда — и он верил, что это и есть СВОБОДА, что сейчас он вырвется из створок, останется позади унылые Серые горы плывущие в этой бесконечной красоте, а он будет летать среди этих прекрасных светил, целовать, любить; и он, захлебываясь от восторга, едва-едва успевая изливать слова, кричал на бегу:
— Рожденный в камня хладной толще,Впервые я увидел мира цвет!Ах, описать его красу — чего же проще —И в песню ту уйдет прекрасных много лет!
И, прибывая в ядовитом мире,Не ведал про такие вот цвета,И там в отчаянья, моля о светлой лире,Не знал, насколько мир тот пустота.
И вот теперь, уж даже если смерть подступит:Я не забуду этой красоты;И боль, разлука с милой сердце не остудит —Отныне в сердце эти звезды — святы и чисты.
И он выдохнул эти строки в едином порыве, ни на мгновенье не останавливаясь, и все бежал задравши голову, и ему повезло, что, споткнувшись о расколотую ступеньку, повалился в снег, а не в пропасть, которая жадно раскрыла свою черную и бездонную пасть в нескольких шагах. И снег ему показался восхитительным — он проехался в нем лицом, проглотил, и засмеялся от той прохлады, которая разбежалась в желудке. Затем перевернулся на спину, и стал любоваться звездами, удивляясь, почему, несмотря на желание свое, никак не полетит к ним.
— Идем, идем; нельзя здесь дольше оставаться. — проговорил Фалко, голос которого заметно дрожал — наконец, хоббит не выдержал, и сам проговорил с восхищением — проговорил измененным, просветлившим голосом — таким голосом, каким говорил он и в юности. — Красота то какая! Ах, красота та какая! Я уж и не думал, что вновь тебя увижу… Стихи… Стихи, ах как многое хотел бы сейчас сказать: казалось — говорил бы и говорил, а в то же время, о чем говорить — вот она краса то. Здравствуй же, здравствуй!..
Хоббит упал на колени, и, заплакавши навзрыд, принялся целовать снег. Робин плакал рядом с ним, и все шептал:
— Ну, вот я любил Веронику. Казалось бы сильно любил, да?! А на самом то деле, она достойна еще большей любви. Такой любви, с силой которой вся эта красота была создана! Ох, ну она та, живая, прекраснее даже чем все это небо — ведь, только теперь я понимаю, насколько же она, действительно, прекрасна. Она же, как родник бесконечный! А помните, как я часами раньше в клети стихи рассказывал, а вот была бы она рядом, так взял бы я ее за руку, так смотрел бы в ее очи, и, говорил бы, и говорил бы стихи, да такие прекрасные, каких никогда ранее и не сочинил бы!.. Вероника, где же ты?!! — в этом вопле был и тоска, и надежда, и чувство столь сильное, что вздрогнули где-то над их головами горы; и со склонов сошла лавина…
Во тьме они даже и не поняли, что произошло — просто раздался сильный грохот; их слегка присыпало снег, а совсем рядом пронеслось что-то многометровое, грозное; потом, оглянувшись, они увидели, что на месте входа в орочье царства белеет в мгновенье выросшая снежная стена, а сбоку, поднимается еще одна новая стена. Еще несколько минут прошло в восторженных речах, и тогда, на свежем воздухе, у бывших с ними людьми разыгрался аппетит — разыгрался сразу же, и с такой силой, что они стали тянуть к Робину дрожащие руки, молить:
— Спаситель наш, слава тебе и вовеки веков! Накорми! Накорми — умираем!
— Еды, еды… — пробормотал Робин, все еще созерцая звезды. — Зачем вам еда, смотрите в эту вечность — что есть голод? Он лишь жалкий зов ваших тел!
— Нам, действительно, нужна еда… — начал было Фалко, но договорить не успел, так-как загудели над ними черные крылья.
Еще мгновенье прошло, и вот уже сидит пред ними черный, двухметровый ворон, вот раскрыл клюв, вот раздался его каркающий голос:
— Я вновь сослужу вам — на этот раз, в доказательство своей дружбы, ничего от вас не потребую. Вы только скажите: «да» и перенесу я вас туда, где найдете вы много еды…
— Что ж замышляешь ты? — проговорил Фалко, ибо чувствовал, что за всем этим кроется какой-то хитроумный замысел — он взглянув в воронье око, но, несмотря на всю свою проницательность, ничего-ничего в этой темноте не смог понять.
Ну, а те кто были рядом, хором закричали: «Да!», и: «Еды!»; Робин тоже прооговорил: «Да», но потому только, что ему хотелось подняться повыше, быть может, коснуться одной из этих звезд.
— Был бы я один — ни за что бы ему не поверил; лучше умер здесь, чем согласился. — проговорил Фалко. — За нынешнее счастье придется платить слезами…
Тут ворон взмахнул крыльями, да так сильно, что последние слова Фалко потонули в поднявшемся свисте; из крыл вырвалась пелена, и сложилась в темный шлейф, достаточно широкий и длинный, чтобы все оставшиеся, а осталось еще около трех десятков, без стеснения разместились на нем. Тогда ворон взмахнул крылами и взмыл в небо.
Он поднялся вровень с самыми высокими вершинами Серых гор; однако сидящие не чувствовали леденящего ветра — вообще, воздух вокруг был спокойным и теплым, словно все происходило во сне. Они и воспринимали это как чудесный сон, и, если некоторые дрожали от сильных чувств, то никто, в ужасе не пытался спрыгнуть вниз. А летели они очень быстро, и не более чем через минуту, пронеслось под ними залитое кровью поселение — надо сказать, что с такой высоты само поселение казалось пятном крови, у горных склонов.
— Куда ты несешь нас? — спросил Фалко.
— О! — в голосе ворона послышалась насмешка. — Несу то я вас, в заповедные дубравы той страны, где правит царь, несколько минут назад потерявший сына. У него есть дочка, золотоволосая красавица — о, какой же ненавистью воспылала она к одному из вас! С ней бы я поостерег встречаться Робина; пусть он и с одним глазом, а все ж — братца в нем можно признать… От судьбы то, правда, не уйдешь. Но сейчас вы получите и еды и питья.
