Ее звали Аргонией, и совсем недавно (а ей казалось, что мгновенье назад) — она потеряла своего любимого брата Варона — и вновь, и вновь поднималось пред пылающими очами ее — это мгновенье: как он обернулся на ее крик, и как в следующее мгновенье получил подлый, предательский удар. На очах девушки вспыхнули слезы, но через мгновенье, ярость, точно разом устремившееся к земле скопище молний, полыхнуло там, вырвав слезы — она хорошо запомнила убийцу: его удивительный лик, который ни с чьим нельзя было спутать. Этот острый, точно с мукой выдирающийся из горной толщи профиль, эти густые черные брови; эти глаза — заметно выпуклые, словно бы раздираемые, из глубин своих страстью… — это лицо невозможно было забыть, и она ненавидела его со страстью, и знала, что не будет ей покоя, пока над «подлым убийцей» не свершиться возмездие — пока не увидит она его мертвым, или, лучше — пока сама не поразит его клинком.
Она гнала своего Огнива без останова, вот уже несколько часов, и конь выкладывал в этот бег все силы свои — он не жалел сил, и, хоть уже тяжело дышал, и изо рта его вылетала пена — с радостью готов был бежать до полного изнеможенья, до тех пор, пока не рухнул бы он бездыханным — и он чувствовал ярость своей повелительницы, и он воодушевлялся этой яростью — и теперь, как никогда был свободен — как никогда проявилась в ним эта конская натура — мчаться, лететь — неважно куда — главное не останавливаться. Раз к ним присоединился огромный волк-оборотень: он вылетел на дорогу позади, нагнал их несколькими могучими рывками, и, пристроившись, побежал рядом с конем: он и не думал нападать — он уже был сыт, с клыков его капала кровь, но и он чувствовал ярость Аргонии, и ему нравилась эта ярость — вот он забежал вперед Огнива, встал перед ним на дороге — и вот встретился его взгляд, и взгляд Аргонии — волк взвыл, и в последнее мгновенье, когда Огнив уже прыгнул, и должен был бы столкнуться с ним грудью — отскочил в сторону…
Небо над горными вершинами окрасилась в розоватые волны, которые робко потопили в себе самые слабые звезды — они, предвестницы пылающей зари, и огромных валов солнечного света, которые, в скором времени, должны были перекинуться через небо, но которые должны были пронести свое тепло — где-то высоко в этом чистом небе, и лишь самым краешком коснуться этой заснеженной земли. В этот предрассветный час, Аргония смотрела на черный город, который, несмотря на то, что дышащий кровавой пеной Огнив мчался из всех сил — девушке, казалось, приближается невыносимо медленно.
Это был Горов — главный город этой северной, варварской страны, где порою правил повелитель этого народа, и отец Аргонии — могучий Троун. К городу вела единственная дорога — она, зажатая стенами ущелья, внутри которого были вырублены потайные ходы и бойницы, взбиралась, под довольно большим углом, на высоту пятисот метров над долинами, там, примыкая вплотную к краям отвесно обрывающегося плато, поднимались, выложенные из черного камня могучие башни, ну а дальше — и сами постройки, похожие на ощетинившийся во все стороны пучок орудий убийства — там не было никаких украшений, и, в конце концов, создавалось такое впечатление, будто — это некий, ни на кого не похожий воин-великан, стоит там, поджидает врага. Ну, а с другой стороны, возносилась над городам каменная стена созданная самой природой — совершенно гладкая, без единой трещины, она, словно короной венчалась еще одной крепостью, которая стояла там, где всегда воет пронзительный ветер, где всегда холод, где девственный снег лежит веками — целью мужественных обитателей той крепости, была защита столица, если бы кто вздумал подойти к ней сверху.
Аргония кричала своему коню, а он мчался все быстрее и быстрее; хотя — это казалось теперь совершенно немыслимым; ведь он уже истомился и всю ночь, отдавал все силы свои бегу. Но теперь он прорывался вперед огромными рывками, и глаза его вылезли из орбит, и кровь смешенная с пеной вырывалось при каждом частом и глубоком дыханье, которое расширяло его могучую грудь — ни конь, ни девушка не обращали внимания на усталость. Да — девушка устала после битвы, которая с таким отчаяньем продолжалась более часа; но больше ее истомила собственное яростное чувство — от этого чувства, наполняющего пламенем лицо, заставляющего сердце колотится с какой-то немыслимой, безумной скоростью — от всего этого у нее кружилась голова, временами и в глазах темнело — но чувства ни на мгновенье не покидали ее, только, по мере приближенья, разгорались со все большей изжигающей страстью.
Ну, вот и вход в ущелье: здесь от одной стены до другой было не более десяти метров, а рядом горел большой костер, у которого грелись могучие воины, в задачу которых входило поднять тревогу, ежели появиться враг, и сдерживать этого врага до тех пор, пока не подойдет войско, которое всегда было наготове.
Они завидели приближающегося всадника еще издали, и, когда оставалось еще метров пятьдесят, в морозном воздухе уже отчетливо были слышны их грубые, мощные голоса — которое в любое мгновенье могли разразиться или неудержимым хохотом или неудержимой бранью:
— А-а — это ты, Аргония! Получила весть?!.. Мы тебя еще издали узнали! У тебя волосы самые длинные!.. У тебя позади — хвост, как у этой… у головы которую с плеч снесли — у нее из шеи кровища хлещет! Вот такой же хвост!..
— Довольно ржать! — выкрикнула девушка, но без всякой, впрочем, грубости — в голосе ее звенела раскаленная сталь — сейчас она подобна была повелительнице, отдающий приказ войску, перед отходом — она, пролетая мимо них, быстро выкрикнула. — Варон убит, Самрул взят врагом — готовьтесь к войне!
Топот от копыт уже дробился среди стен ущелья, а воины, за несколько минут до того дремавшие, утомленные многочасовым ночным дежурством, теперь вскочили на ноги, и стоя перед другом с пылающими ликами, в возбуждении переговаривались. Они говорили о том, как хорошо, что будет война — и они хотели, чтобы война была подольше, и чтобы побольше было врагов — ведь, им так хотелось выложить все то дикое, яростное, что взращивалось в душах их, с самого рожденья.
А Аргония неслась по круто взбирающемуся вверх ущелью, а вокруг метелью кружился рокот, который выбивал из под копыт своих ее Огнив — высокие стены подхватывали его, без конца дробили, усиливали, так что и дозорные на стенах уже должны были знать, что кто-то приближается — этот грохот казался девушке слишком тихим — в душе ее все ревело, и только такой грохот, от которого хлынула бы из ушей кровь, показался бы ей достаточно сильным.
Наконец — вот и ворота. Там уже знали, что скачет Аргония, и тяжелые, выкованные из стали створки, со скрежетом раскрылись пред нею. Вот узкие улицы, окруженные домами, похожие на неказистых, грубых, но могучих, несокрушимых, созданных из камня великанов — холодно, безжалостно смотрели окна глаза, быстро открывались двери, ибо в этот ранний час, стольный Горов уже пробуждался. Здесь не было ленивых, заспанных лиц — но проходили лица сосредоточенные, грубые, такие лица, что, казалось, будто все они вот-вот обратятся в кровожадных волков: уже и теперь слышалась грубая, отрывистая речь, ругательства. Женщины проходили согнувшиеся, забитые — они спешили на рынок, чтобы закупить еду, начать, как и в каждый из предшествующих дней, готовить завтрак, обед, ужин. Мужчины поспешали на военные дворы, где тренировались они в боях, и не шуточных, часто приводящим к ранам, переломам, а то — и к смерти.
Вот и рыночная площадь: здесь, рядом с торговыми рядами, на огороженном месте высились столбы, на которых, на цепях, гнили тела провинившихся. Вот какой-то мальчишка, укравший у торговки, мясные пирожки — с него живого содрали кожу, а затем, опустили вниз головой в кипящее масло. Вот некто, после пьянки проспавший целый день, вместо того, чтобы явиться на военный двор — ему отсекли все, что можно, а затем, еще живого, вывесили на лютом морозе — он могучий воин, прожил еще несколько дней… Много там было еще подобных зверств, от одного описания которых по коже, у мирного, живущего в любви человека волосы встанут дыбом, но которые были совершенно обыденными для этих грубых людей, с самого рождения привыкшие к борьбе за жизнь, к страданиям; и, наконец — к презрении к смерти, и к ненависти проявляющим слабость. И мать могла читать наставления своему сыну, показывая то, что сталось с тем, укравшим мясной пирожок: вот, мол, что и с тобой будет, коли украдешь — при этом мальчик мог жевать мясной пирожок…
Вот и площадь позади — перед ней еще одни ворота, перед которыми стояли двое богатырей, со столь мрачными, бородатыми лицами, что казалось, сейчас происходит последний в их жизни, страшный бой, все вокруг завалено разодранными телами врагов, и вот они ждут, кто подойдет следующим, чтобы и его разорвать. Подлетела Аргония, и они, не говоря ни слова, стремительно распахнули пред ней тяжелые ворота. Огнив, перескочил через узкий, сумрачный двор, подлетел к крыльцу; и там копыта его задрожали, и он медленно осел — весь дыша жаром, пеною и кровью — за последние часы он отделал не менее восьмидесяти верст. Аргония соскочила с него, взлетела на крыльцо — прошла чередою низких, мрачных залах, в которых быстро проходили по каким-то своим делам, облаченные в боевые доспехи воины.
