игры в “Спартаке” и особенно в фильме “Комедиант”. Более того, словно в счастливой развязке, достойной голливудского мьюзикла сороковых годов, его успех совпал с блестящим дебютом на Бродвее Джоан Плоурайт: образ, созданный ею в спектакле “Вкус меда”, принес награду и оставил о себе долгую память. В этот период им пришлось разделить только одно разочарование: “Комедиант”, несмотря на высочайшие похвалы, расточаемые в адрес Оливье (“жемчужина в очень плохой оправе”), не имел коммерческого успеха. В этом обвиняли главным образом режиссуру Тони Ричардсона, но коренная проблема состояла в том, что столь театральную по сути своей вещь в принципе невозможно перевести на язык кино.
“Беккет” шел на Бродвее почти шесть месяцев, обеспечив Оливье самое длительное в его практике пребывание на американской сцене; и за это время ему выпала редкая удача убедиться в том, что в жизни иногда все-таки бывает “третий акт”. Ибо теперь из полной неразберихи его профессиональных и личных обстоятельств вдруг начало вырисовываться нечто определенное и вполне удовлетворительное. Можно было надеяться на сдвиг в делах Национального театра. В феврале 1961 года ему предложили стать художественным руководителем Чичестерского фестивального театра, который открывался сравнительно недалеко от его нового дома в Брайтоне. А в следующем месяце, в день Святого Патрика, через десять дней после утверждения санкций на развод, он и Джоан Плоурайт поженились в маленьком городке Новой Англии под названием Уилтон, расположенном в штате Коннектикут, в пятидесяти милях к северу от Нью-Йорка.
Эдвард С. Раймер, начинающий мировой судья, сидел в ратуше, изучая земельные документы, когда кто-то обратился к нему с вопросом: “Можете через полчаса совершить бракосочетание?” Для него это была всего лишь третья церемония со дня вступления в должность. ”В этих краях не очень-то часто женятся, — объяснял он впоследствии. — Так или иначе, я хотел пополнить свой опыт работы. Когда они приехали, я подумал, что лицо жениха мне знакомо. Я попросил показать разрешение на брак и прочитал имя — Лоренс Оливье. Тогда я все понял. Они ни разу не перепутали свои слова, и в конце я поцеловал невесту и выразил надежду, что они будут очень счастливы”. В тот же вечер новобрачные должны были играть на разных сценах. В двенадцать часов ночи после спектаклей они отпраздновали событие ужином с шампанским у Ричарда и Сибил Бартон, на котором, кроме них, присутствовали только Лорен Баколл и Джейсон Робардс.
В следующем месяце на Бродвее состоялось ежегодное распределение премий ”Тони”. Джоан Плоурайт была признана лучшей актрисой, ”Беккет” — выдающейся пьесой. Приз за лучшее исполнение мужской роли достался Зеро Мостелю — Жану в ”Носороге”. Но добрым чарам все продолжавшегося ”третьего акта” не суждено было рассеяться, и, вернувшись с “Беккетом” после шестинедельных гастролей, Оливье отбросил и архиепископские одеяния, и муки его самоанализа; теперь он мог дать волю своим эмоциям в роли буйного Плантагенета. Куин оставил спектакль в связи с новой работой в кино, и с Артуром Кеннеди в сдержанной роли Беккета постановка зазвучала по-другому. Тайнен увидел в новом исполнении Генриха II “принципиальную новизну трактовки… актер намекает на то, о чем сам персонаж и не подозревает, а именно на гомосексуальный характер его привязанности к Беккету”. Это настолько импонировало нью-йоркским критикам, что они единодушно признали сэра Лоренса (а Джоан Плоурайт, соответственно, среди женщин) лучшим исполнителем главной роли в драматическом спектакле этого бродвейского сезона. Чета Оливье добилась полного успеха.
Столь же полным было отчаяние Энтони Куина, убитого тем, что бывший партнер взял его роль. Находясь на натурных съемках в Риме, он рычал: ”Если бы я знал, что он собирается так поступить, я бы ни за что не бросил этот спектакль. Ни за что! Когда я приехал сюда сниматься в "Барабасе”, кто-то показал мне журнал с рецензией на его исполнение моей роли. Там было написано: ”По сравнению с тупой мощью Куина Генрих-Оливье поражает развязной легкостью, живостью, непоседливостью”. Мне стало просто тошно”.
2 июня, сразу же после того, как сэр Лоренс кончил работу над телепостановкой по роману Грэма Грина ”Власть и слава”, где он играл пропитанного виски священника, чета Оливье отплыла из Нью-Йорка на ”Куин Элизабет”. Их ожидала новая жизнь — размеренная жизнь семейных людей, которой Оливье так жаждал, но по-настоящему никогда не знал. Домом странствующего рыцаря-актера теперь был элегантный четырехэтажный особняк в стиле эпохи Регентства, находившийся в приморской части Брайтона. Круг их соседей по-прежнему состоял из людей, связанных с шоу-бизнесом, но атмосфера стала существенно более домашней. Цокольный этаж превратили в детскую, наняли няню, а в сентябре родился их первый ребенок — мальчик, которого назвали Ричард Керр. Потом пошли девочки — Тамсин, Агнес, Маргарет и Джули-Кэт.
Через два года после переезда в Брайтон в разговоре с театральным критиком Гарольдом Хобсоном Оливье выразил дух своего нового образа жизни: ”Я не знаю ничего более прекрасного, чем, уезжая утром на такси из дома, оглянуться и увидеть, как твоего младшего ребенка подносят к окну и помогают помахать тебе ручкой. Это звучит сентиментально и банально, но это важнее, чем поэзия, чем гений, чем деньги”.
Слова человека, который нашел все, к чему стремился в личной жизни. Но профессиональная жизнь не давала ему такого же чувства удовлетворенности и уверенности в будущем. Когда в костюме в тонкую полоску, какие носят деловые люди, этот актер и режиссер каждое утро торопился к поезду ”Брайтон Белль”, отправлявшемуся в Лондон в 9.25, он походил на кого угодно, только не на трагика; но, оставаясь все тем же честолюбивым авантюристом, он уже собирал в кулак всю душевную энергию, чтобы достойно встретить новый вызов и создать творение, стоившее ему, быть может, самых тяжких трудов.
Глава 24
У ИСТОКОВ НАЦИОНАЛЬНОГО ТЕАТРА
В 1930 году, незадолго до первой женитьбы, Лоренс Оливье скрепя сердце согласился на не привлекавшую его роль за 50 фунтов в неделю. В 1961 году, за восемь дней до вступления в третий брак, он с радостью принял предложение, сулившее ему 5 тысяч в год, с одним невероятным условием: чтобы его жалованье не превышало 3 тысяч. Это был пост директора Чичестерского фестивального театра, на который другие известные актеры не пошли бы и за двойную плату. Сэр Джон Гилгуд, например, не смог назвать зыбкую и сугубо экспериментальную идею создания нового театра иначе как “бесшабашной”. Этот замысел родился у некоего Лесли Эвершед-Мартина — человека, не имевшего непосредственного отношения к театру, оптика и бывшего мэра Чичестера: посмотрев телевизионную передачу о сэре Тайроне Гатри и его
