— Входите, мой друг, я чувствовал, что вы придёте. Присаживайтесь, через минуту я присоеденюсь к вам, — послышался голос хозяина дома.
Генри присел к столу. Открылась маленькая дверка в стене, Шалтир вышел на середину комнаты. Сложив руки на груди, он поклонился Генри и расположился на подушках.
— Рад вас видеть, Радужный Адепт. Ваш сегодняшний визит ничуть не удивляет меня, ибо сегодня мы с вами станем свидетелями человеческой драмы, в которой необходимо наше участие. Через несколько минут он придёт.
— Кто, он? О ком вы говорите?
— Сейчас вы сами всё увидите. Я слышу его шаги, — Шалтир сел ровно и не мигающим взором стал смотреть на входную дверь.
Генри последовал его примеру. Прошло небольше пяти минут и в дверь робко постучали.
— Входите, Кемаль, я вас жду, — последовал ответ хозяина.
Створка двери открылась и в зал вошёл юноша-индиец. Генри опешил. Тягучее, гнетущее фиолетовое свечение окружало его с ног до головы. Большие, чуть навыкате, свойственном этой нации, карие глаза юноши были полны слёз. Скорбные складки в уголках губ говорили о долгой, изнуряющей, тягостной печали, тяжёлым грузом лежащей на его сердце. Он сложил руки на груди и поклонился.
— Господин Шалтир, я удивлён, что вы знаете моё имя, ведь мы никогда не встречались и о своём визите к вам, я никому не говорил. Несколько дней назад, будто что-то подтолкнуло меня и ноги сами привели к порогу вашего дома. Слух о вас дошёл и до моего города, я проделал свой путь пешком, стараясь понять, что произошло со мной и моими близкими. Какой злой рок вмешался в нашу жизнь и разрушил её, что за чудовищная нелепость, чей это коварный замысел? — юноша, видимо, не в силах больше сдерживаться, медленно опустился на колени и разрыдался. — Человечество страдает от рук и деяний друг друга, а не от замысла и кары Всевышнего, — сказал Шалтир и замолчал, давая парню выплакать давно давившие и скрываемые от других слёзы.
Генри во все глаза смотрел на переливающееся всеми своими оттенками фиолетовое свечение, окружавшее юношу. «О боже, что за трагедия случилась с ним, с его семьёй?» думал он, но не опережал собития, не задавал вопросов. Сколько прошло времени, неизвестно, но вот Кемаль успокоился и поднял глаза на Шалтира.
— Я готов рассказать вам своё горе, простите за рыдания, не достойные мужчины, — тихо сказал Кемаль.
— Отнюдь, молодой человек, мужские слёзы не признак слабости, а показатель великого горя и отчаяния, которое дано пережить только мужчине. Я не тороплю вас, но чувствую, у нас мало времени. Это мой добрый друг, — Шалтир указал на Генри, — вы можете говорить при нём, не стесняясь и ничего не утаивая.
— Да-да, конечно, слыша о вашем великом умении выслушать и помочь, я долго отгонял от себя желание прийти к вам, ибо свою дальнейшую участь я уже определил. Я не имею права жить после всего, что произошло и должен понести наказание за свои деяния. По моей вине погибли мои близкие, которых я безумно любил. Моё безумство и привело к столь страшному финалу. Теперь я один и не вижу смысла продолжать жить, — голос юноши звучал то тише, то громче, выдавая его душевное сметение.
— Ваша уверенность в правильности задуманного ошибочна, я знаю это, хотя и не имею представления о причинах вашего духовного состояния. Но глупое решение, принятое от отчаяния делу не поможет, а только навредит. «Нежелание жить дальше это не прявление уважения к покойным, а предательство к искре божьей, именуемой жизнью». Давайте договоримся, сейчас вы перестанете говорить нам о своём решении уйти из жизни, а поведаете во всех деталях о своём горе. Договорились? — в голосе Шалтира появились стальные нотки.
Кемаль вздрогнул от этого тона, поднял глаза на Шалтира. Ударившись о твёрдый взгляд его жгуче-чёрных глаз, Кемаль сглотнул слюну и, помолчав немного, начал рассказ.
— Моя семья из очень богатого и знатного рода. Мой отец был правителем в большой провинции. Долгие годы он справедливо правил и народ любил его за доброту и щедрость. В нашей провинции не было бедных, люди жили в достатке. Нас было трое детей, мой старший брат Джамад, я и младшая сестра Зандира. Мы очень любили друг друга чистой родственной любовью и всегда были вместе. Сам отец воспитывал в нас любовь ко всем людям, какой бы касте они не принадлежали. Мы играли с простыми детьми нашей прислуги, отец даже разрешил им учиться вместе с нами грамоте и другим наукам. Мы с сестрой никогда не кичились своим положением, а вот Джамад был высокомерным. Он не разделял нашего панибратства с простолюдинами, смеялся над нами и часто спорил с отцом, что каждый должен знать своё место. Однажды я был свидетелем их спора. Джамад, ему было лет шестнадцать, сказал, когда, после смерти отца он станет правителем, то никогда не допустит, чтобы простолюдины были так близко подпущены к его дому. «Они должны знать своё место. Разве можно ставить их вровень с собой?» Отец рассердился на него и ответил: «Я не ставлю их на одну ступеньку с собой, но и не имею права обижать. Они честно работают и заслуживают доброго отношения к себе. Ты глуп и недальновиден. Если у них будет хватать средств на безбедную жизнь, то и мы будем жить спокойно. Посмотри, что делается там, где богачи притесняют своих работников: бунты, пожары, даже доходит до убийств. Запомни, перед богом все равны, каждая человеческая жизнь бесценна. Кем ты родился сейчас нестоль важно, важно то, как и с каким багажом дел закончишь ты свой путь. Кто знает, что ждёт его в следующем рождении? Закон кармы — былые поступки влияют на твоё будущее».
Удивительно то, что в Джамаде прекрасно сочетались два, абсолютно разных, поведения. Он был жесток к простым людям, но очень трепетно относился к своей семье, т. е. ко всем нам. Он боготворил мать и, не смотря на непонимание с отцом, очень уважал его. Нам с сестрой он помогал в учёбе, ведь ему самому науки давались без труда. Всегда придумывал для нас новые игры и забавы, стараясь, чтобы мы, как можно реже общались с другими детьми. «Вы из богатого рода и не должны вести себя, как босоногие мальчишки и девчонки низшей касты». Но мы были детьми и неравенство положения было для нас совершенно неважно.
Когда старший брат достиг возраста совершеннолетия, умерла наша матушка. Она долго и мучительно болела какой-то неизвестной болезнью, поэтому смерть была как избавление. Перед кончиной она позвала меня и просила быть опорой отцу. Не скрою, я был её любимцем, да и отец относился ко мне очень нежно. Но больше всех он любил Зандиру. Ещё маленькой девочкой, она забиралась на колени к нему и часами рассказывала о том, как она будет счастлива, как выйдет замуж за любимого человека и родит много детей. Когда ей исполнилось пятнадцать, из тонконогой, худенькой девчушки, она превратилась в прекрасную девушку. Изящный стан, густые, чёрные волосы доставали до икр её стройных ног. Отец любовался её красотой и уже сосватал за очень хорошего парня из другого города. Она была безмерно счастлива, потому что несколько раз видела жениха и между ними возникло светлое, искреннее чувство. Зандира пархала, как бабочка, мы все были рады за неё. Но только один человек не разделял общего ликования, Джамад. Последнее время я стал замечать, что он как-то по-особенному стал смотреть на Зандиру. Он часто останавливал свой взгляд на ней, и этот взгляд был далёк от родственного. Однажды я услышал доносившиеся из его комнаты приглушённые рыдания. Я зашёл к нему, Джамал горько плакал, упав лицом в подушки. Это было сильным потрясением для меня, ведь таким я не видел его никогда! Всегда сильный, уверенный в себе, непризнающий слабости духа, он рыдал, как женщина. Я спросил его, что случилось. Он долго не отвечал, а потом, видимо устыдывшись своих слёз, вытер глаза и ответил, что мне это знать необязательно. «Жизнь очень странная и жестокая штука, порой, она доставляет страдания и боль. Пусть ты никогда не узнаешь их» так сказал Джамад и выпроводил меня. Конечно, я ничего не понял, но переспрашивать не стал. Чем активнее начались приготовления к свадебным торжествам, тем больше мрачнел Джамад. И однажды вечером я услышал, как из гостиной доносились громкие голоса отца и Джамада. Они, видимо, опять спорили о чём-то, но когда я появился в дверях, то услышал только последнюю фразу отца: «вы всегда были одинаково любимы мной». О чём они говорили, я так и не понял, но дальше произошли страшные события.
Свадьба была назначена на следующий день после того праздника, когда по улицам водят белого божественного слона. Вы же знаете, какой это большой и светлый праздник, тогда все люди, невзирая на сословие, шествуют за животным. Когда процессия приближалась к нашему дому, мы все вышли за порог. Я и Зандира выбежали вперёд вместе с остальными детьми и прыгали от радости, загадывая желание по древнему обычаю, а отец и Джамад шли медленно и степенно, как подобает солидным людям. Мы с сестрой побежали по направлению шествия, оставив отца и Джамада. Когда слон поравнялся с ними, я оглянулся и заметил что отец слишком близко подошёл к краю дороги. Джамад был чуть позади него. Мгновение и отец вдруг оступился и стал падать прямо под ноги слону. Я крикнул, чтобы Джамад поддержал его, но тот замешкался и голова упавшего отца оказалась прямо под передней правой ногой животного. Я бросился через толпу и едва смог оттащить ещё живого отца, чтобы слон не растоптал его всего, но было поздно. Голова была раздавлена, изо рта текла тонкая струйка крови. Последние слова отца были такими: «Я увидел в его глазах свою смерть». О чьих глазах он говорил, я не понял, да и не до этого было. Нас окружили люди, тихо переговариваясь о том, какая прекрасная смерть от божественного животного настигла хорошего человека, для него это добрый знак. Они помогли поднять отца и занесли его в дом.
