что бы произошло.
Ханна была, пожалуй, единственной, кто что-то знал. Она приходила на виллу каждый день, чаще всего тайком, чтобы не попасться на глаза экономке. Лишь изредка она появлялась на кухне, поднималась в комнату Гумберта, и они разговаривали друг с другом.
– О чем они там разговаривают? Ты, наверное, сама не веришь в то, что дело ограничивается разговорами, Герти, – улыбалась Августа.
Августа была уверена, что здесь кроется нечто большее. В конце концов, Гумберту всегда нравилась Ханна. Но и Герти, и Эльза, и Юлиус уверяли ее, что она ошибается. И Брунненмайер тем более.
– Ну что ж, поехали. – Повариха встала со своего места. – Дёрте моет кухню. Эльза и Герти займутся красной гостиной и кабинетом. Августа, ты помогаешь с овощами. Юлиус, поднос с завтраком для госпожи фон Доберн. А потом можешь сразу накрывать стол наверху.
Она сказала это быстро, без остановки, но каждый знал, что делать. Это придавало всем надежду. Пока Брунненмайер управляет кухней, вилла пройдет через любые испытания.
Августа села с миской овощей за стол рядом с Гумбертом. Она чистила морковь и смотрела, как он медленно и размеренно ел свой хлеб с копченой колбасой.
– Скажи, Гумберт, ты, наверное, хорошо зарабатывал, да? Я имею в виду, что такой артист легко может стать богатым. – Гумберт нахмурился и, казалось, удивился такому вопросу. – Вот, хочешь морковку? Совсем свежая. – Она протянула морковь, которую только что почистила, но он с благодарностью отказался. Он не кролик.
– Да, деньги я зарабатывал… Иногда больше, иногда меньше, – признался он неохотно. – Почему ты хочешь это знать?
Августа так усердно орудовала кухонным ножом, что можно было опасаться, что от моркови почти ничего не останется.
– Я просто подумала… Густав и я, мы собираемся строить теплицу, и у нас сейчас немного туговато с деньгами.
– Понятно, – заметил Гумберт, уткнувшись носом в свою чашку с кофе. – И ты подумала, что я мог бы тебе что-то одолжить?
– Именно, – тихо прошептала Августа, с надеждой взглянув на него.
Но Гумберт покачал головой.
– Я давно все потратил. Они проскользнули сквозь мои пальцы. И все исчезло.
30
Ей никогда не нравилось это громоздкое здание. На Ам Альтен Айнласс, дом номер 1. Классическое. Спесивое. Уродливое. Но что ж, здание суда может быть только отвратительным. Особенно внутри. Боже, какой лабиринт! Бесконечные коридоры. Лестницы. Проходы. Пожалуйста, идите прямо, затем направо, потом сразу налево и у лестницы спросите снова. Если бы не Мари, она бы развернулась и вернулась обратно на виллу. Но Мари держала Лизу за руку, и это придавало ей сил.
– Еще несколько шагов, Лиза. И ты справилась. Не торопись, мы в любом случае пришли рано. Иди медленно.
Из-за сильного волнения она поняла только половину из сказанного, и к тому же от напряжения тяжело дышала, словно паровоз. Наконец нужный зал был найден, и судебный пристав был настолько любезен, что пустил их до прихода судьи.
– Вы можете сесть там. Чтобы случайно не родить ребенка прямо в коридоре. Со всем этим беспокойством…
– Спасибо вам.
Мари сунула приветливому усачу несколько монет, после чего он отвесил глубокий поклон и открыл скрипучие двери.
– Туда, на скамью истца, пожалуйста. Не вперед, там сидят обвиняемые.
– Здесь жутко, – прошептала Лиза, садясь на твердую, как камень, деревянную скамью. Кругом стены, обшитые мрачными панелями, впереди темные деревянные стулья, узкие высокие окна, занавешенные шторами. Судья и заседатели возвышались на пьедестале, вероятно, чтобы следить за происходящим.
– Неуютно, ты права, – прошептала Мари. – И как здесь пахнет! Меня тошнит.
– Это мастика для пола, Лиза. И, возможно, масло, которым натирают деревянные скамьи.
Наверное, Мари была права. Но Лизе казалось, что она чувствует запах пыли от бесчисленных документов. Даже более того: в воздухе витала ненависть. Отчаяние. Месть. Триумф. Гнев. Горе. Шторы в этом зале были свидетелями несметному количеству трагедий. Деревянные панели стен впитали в себя несчастье.
– Держись, Лиза. Я с тобой.
Она почувствовала, как Мари обняла ее за плечи. Боже мой… да. Она сама хотела развода, и теперь ей придется пройти через это. Что с ней происходило? Наверное, это беременность сделала ее такой эмоциональной. Ребенок в животе не давал ей ни минуты покоя. Осталось всего несколько дней. Если она ничего не перепутала…
Вскоре появился судья, крупный, стройный мужчина с острой челюстью, который в своей длинной черной мантии выглядел как ходячая вешалка для одежды. Он отругал пристава за то, что тот раньше времени впустил дам, затем поприветствовал их недружелюбным кивком головы и положил стопку потрепанных папок на свой судейский стол. Появились еще два господина, также одетые в черное, последним вошел Клаус.
Он поздоровался, слегка поклонился и занял свое место на скамье подсудимых. Боже, как глупо выглядел весь этот театр! Словно в школе, где они всегда рассаживались по ранжиру. Лучшие ученики садились сзади. Слабые ученики – впереди, рядом с учителем. Она посмотрела на Клауса, который не мог в зале прикрыть шляпой свое израненное лицо и шрамы на голове. Они все еще выглядело ужасно, хотя волосы теперь частично скрывали шрамы. Судья тоже смотрел на Клауса, на его лице читались отвращение и сострадание. Сам Клаус, похоже, справлялся с любопытными взглядами. Он спокойно сидел на своем месте и наблюдал за происходящим.
Первым – к величайшему удивлению Лизы – выступил адвокат Грюнлинг. Его правая рука была согнута и висела на перевязи, левая была плотно обмотана бинтом у запястья.
– Дамы, позвольте мне сердечно поприветствовать вас. Господин Мельцер попросил меня вести это дело. Мое почтение, фрау Мельцер. Фрау фон Хагеман.
Лиза сначала ничего не поняла. Пауль нанял для нее адвоката? Почему он не сказал ей об этом? Зачем ей понадобился этот Грюнлинг? Ей никогда не нравился этот тип.
– Ничего не поделаешь, Лиза. Может быть, Пауль прав.
Началось представление. Бесконечные вопросы, на которые нужно было отвечать «да» или «нет». Клауса спросили, как произошла супружеская измена, и он охотно сообщил, что у него есть сын от молодой служанки.
– Таким образом, вы признаете себя виновным в супружеской измене?
В этом судейском вопросе крылось больше, чем недоверие. В нем звучала убежденность, что небольшой проступок с прислугой вряд ли можно назвать супружеской изменой. Незначительный промах, который следовало бы простить мужу.
– Конечно, ваша честь.
Судья пристально посмотрел на него и заметил, что он испытывает глубочайшее уважение ко всем, кто рисковал жизнью и здоровьем на поле брани.
Лизе пришлось встать для допроса и подойти к столу судьи. Там она почувствовала легкое головокружение. Кроме того, в спине появилось странное напряжение.
