Но когда все же бросил Иаков свой замутненный яростью взгляд на меня, окровавленную, павшую к его ногам, тогда – смотри, мой Господин! – в нем тотчас тоже проснулось сострадание. Занесенный топор выпал из его рук, Иаков наклонился и поцеловал меня в кровоточащие губы. Он сжалился не только надо мной, но и над Лаваном, моим отцом, простил также Лию и не прогнал ее от себя. Через семь лет отдал мой отец ему меня как вторую жену, и я родила детей, которых вскормила молоком своей груди и словом Твоего покровительства. А сейчас эти дети в минуты страшной беды осмелились обратиться к Тебе, не зная Твоего истинного имени. Но именем Всемилостивейшего Бога призываю Тебя, мой Господин, умоляю – опусти занесенный топор твоей ярости, развей тучи своего гнева. Ты пожалел Твою Рахиль, пожалей же теперь ее детей и внуков, прояви всетерпение, пощади святой город Иерусалим!
Голос Рахили стих, напоследок прозвучав так, словно она своим призывом должна была охватить сто небес. Опустилась она на колени, низко склонилась к земле, а пряди волос, словно поток черной воды, укрыли ее до пят.
И долго стояла так Рахиль, с трепетом ожидая ответа Бога.
Но Бог молчал.
И нет ничего страшнее на земной тверди, в небесах и на простертом между ними облачном покрове, чем молчание Бога. Когда Бог молчит, исчезает время, гаснет свет, день и ночь становятся неразличимы, а во всех мирах воцаряется изначальная пустота. Прекращается всякое движение, останавливаются реки, затихают морские штормы, цветущее больше не цветет, пока Бог не произнесет Слово. Никакое земное ухо не может выдержать этой грохочущей тишины, никакому земному сердцу не выстоять против наплыва изначальной пустоты. Только сам Бог, когда он молчит, сохраняет жизнь в сотворенной им Вселенной. Только он – жизнь всей Жизни.
И даже Рахиль, наделенная самым большим долготерпением, что встречается в роде людском, – даже она не могла вынести это бесконечное молчание Бога. Снова обратила она свой взор к Невидимому, снова воздела материнские руки – но натолкнулись они на твердую, точно камень пустоту. И тут, подобно кремню, возжигающему огонь, искры гнева породили пламя слов, полыхнувшее из ее уст:
– Значит, ты не услышал меня, Вездесущий, ты не понял меня, Всепонимающий – или я должна растолковать тебе каждое слово? Я, твоя недостойная служанка? Так осознай же, о Твердолобый, как я изнывала от ревности, когда Иаков изливал себя в мою сестру – так и Ты ополчился на моих детей за то, что они предпочли Тебе других богов и измазали идоложертвенной копотью стены Твоего города. Однако даже я, слабая женщина, обуздала свой гнев, сжалилась – ради Тебя, как я тогда думала, Всепрощающего! Сжалилась над Лией и Иаковом, а он в ответ тоже сжалился надо мной и простил меня. Заметь же, Бог, это сделали мы, всего лишь люди, бедные и преходящие: мы преодолели зло своей ненависти, тогда как Ты… Ты, всемогущий, сотворивший все и вся, Ты, начало и конец всего сущего, Ты, перед которым мы – малая капля в огромном море, Ты не хочешь проявить жалость. Я готова признать, что жестоковыйность моего народа подобна упрямству ребенка, который не выносит никакого принуждения над собой; однако Ты же Бог, Ты – господин всего изобилия, не должно ли Твое всетерпение смилостивиться над детским озорством и Твоя милость – над их заблуждениями? Разве должно быть так, чтобы перед лицами Твоих ангелов дщерь человеческая стыдила Тебя и они говорили: вот, эта женщина, слабое смертное существо, смогла усмирить свой гнев, а Бог, повелитель всех миров, служит Своему гневу, как последний раб. Нет, Бог, не может оказаться такого, чтобы Твое сострадание было небезгранично, ибо тогда небезграничен Ты сам и тогда… Тогда ты не бог. Тогда ты – не тот Бог, которого я создала из своих слез и голос которого вызвал во мне сострадание к моей испуганной сестре, тогда ты – чуждый людям бог: бог гнева, бог наказаний, бог мести. И я, Рахиль, которая любила Любящего, служила Милосердному, я, Рахиль, отвергаю тебя перед лицом твоих ангелов! Возможно они – те, кто в страхе сгрудились сейчас позади меня, тобою избранные, твои пророки, – возможно они преклоняются перед тобой, но я, смотри же, я, Рахиль, я, Мать, я не склоняюсь! Вот я встала с колен, иду прямо к тебе, прохожу между тобой и твоим словом. Я готова вступить с тобой в спор, прежде чем ты расправишься с моими детьми, и вот я обвиняю тебя: твое слово, бог, противоречит твоей сущности, а твоя гневная речь – это измена твоему собственному сердцу. Вот так, оказывается, на самом деле судит бог: в разладе между собой и собственным словом! Если ты в самом деле готов излить свой гнев, тогда низвергни и меня во мрак, к моим детям, так как не хочу больше видеть твой искаженный жестокостью лик, нестерпимо мерзка мне свирепая злоба твоей ревности. Если же Ты – Милосердный, тот, которого я любила с самого рождения и чьим учением всегда жила, тогда дай же мне удостовериться в этом! Посмотри мне в лицо сияющим взглядом Твоей милости, не трогай моих детей и пощади Свой святой город!
После того как вонзила Рахиль в небеса меч своих слов, силы вновь покинули ее. Она рухнула на колени, запрокинула лицо к небу, сомкнула веки так, как сомкнуты они не у спящих, а у мертвецов, – и замерла в ожидании Решения.
Испуганно отступили от нее патриархи и пророки, ожидая, что вот-вот молния сразит преступницу, осмелившуюся спорить с Богом. Но, даже отступив насколько возможно, боязливо поглядывали они на черную тучу, закрывающую сейчас небеса. Однако никакого знамения не последовало.
Ангелы же, давно укрывшиеся от нахмуренного взора Бога под своими крыльями, дрожа, смотрели сквозь перья на дерзкую, которая возвысила голос против их Всемогущего Властителя. И вдруг с изумлением увидели, как яркий свет снизошел на лик Рахили, озарив ей чело. Как сделалось светозарным ее тело, а слезы на щеках Матери засверкали подобно утренней росе.
С запозданием ангелы поняли, что это Бог устремил Свой любящий взгляд на дщерь свою. И еще они поняли: Бог больше любит тех, кто отрицает Его слова Высшим Отрицанием, чем послушного слугу, который без ропота подчиняется Его воле. Вот так возлюбил Он Рахиль за глубину ее веры и нетерпимость ко злу.
И исчезли все страхи ангелов, бестрепетно они выглянули из-под крыльев, чтобы убедиться: вновь вернулся свет и Божественное великолепие, а небосвод напитан блаженной синевой. Снова слышен в небесных чертогах звонкокрылый полет херувимов, и серебряный ветер овевает их, и сладкозвучной рекой потекли звуки чудесного хорала. А Божественный лик, прежде скрытый за пеленой гнева, теперь исполнен сиянием. Все ярче и ярче оно, вот уже не в силах его вместить даже просторы небесных чертогов, и бурлящие потоки света, излившись наружу, заполняют мир.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
