Однако как же тяжело далось это терпение Твоим существам, мой Господин! А ведь это Ты дал нам такое страстное сердце, зная, как глубоко сидит в нас страх перед краткостью нашего земного срока. Мы знаем, мой Господин, как недолго длится весна нашей жизни, как быстро сменяет ее лето, а потом осень. Поэтому так горит нетерпение в нашей земной крови, так велико желание любить и радоваться каждой уходящей минуте. Чего стоило нам научиться ждать, зная, что мы все время стареем, какое надо было иметь терпение, чтобы обуздывать нашу страсть каждую ночь, как только сумели мы не сгореть в этом истощающем пламени, уберечься от поспешного шага, который мог стать гибельным! Тем не менее, мой Господин, – о, тем не менее мы совладали с собой и оставались сильны против всех соблазнов. Каждый день казался нам тысячью дней тоски, так мы любили друг друга. И все же они прошли, эти семь лет ожидания, хотя никто не сможет сказать, будто они пролетели для нас как один-единственный день. Но я по-прежнему, мой Господин, любила Иакова, и любовь Иакова ко мне тоже не ослабевала.
Но вот миновали назначенные семь лет, радостно я подступила к Лавану, моему отцу, и потребовала от него возвести шатер бракосочетания. Однако отец не разделил моей радости. Сумрачным было его лицо и наглухо запечатаны уста, которым следовало изречь согласие. Он велел позвать мою сестру Лию.
Лия – ты знаешь это, мой Господин – моя первородная сестра, она на два года старше меня. Некрасивое лицо Ты ей выбрал, мужчины совсем не обращали на нее внимания, и так долго никто не желал ввести ее в свой дом, что она, казалось, перестала огорчаться. Но я-то видела ее страдания и пыталась ее утешить. Так вот, отец сказал мне: «Ты не должна прежде старшей сестры выходить замуж!» – и отказался воздвигнуть для меня брачный шатер. Но не просто отказал он, а задумал что-то совсем недоброе. Я спряталась, стремясь прознать, о чем он будет говорить с сестрой, и вот что я услышала:
«Послушай, Лия, вот уже семь лет Иаков, сын моей сестры, работает на меня ради того, чтобы жениться на Рахили. Но я не допущу, чтобы младшая дочь покинула дом прежде первородной и та навсегда осталась бы в родительской семье, на посмеяние всем служанкам. Это против воли Божьей, это безумие, это порок, и это против наших обычаев. С начала времен, от сотворения мира, Всевышний постановил, чтобы мы заполняли этот мир людьми и чтобы всяк сущий на Земле прославлял его имя. Не хочет Он, чтобы этот обычай был прерван, чтобы кто-то на всю жизнь остался без зачатия и плода. Ни один овен и ни одна ярка из тех, что ночуют в моих хлевах, не остаются без того, чтобы увеличить себя, преумножить свой род, – как же я буду страдать, если мое собственное дитя пребудет в таком стыде и позоре. Поэтому приготовься, Лия, возьми свадебное покрывало, плотно закрой свое лицо, и я отведу тебя к Иакову вместо Рахили».
Так говорил отец Лие, а та содрогалась боязливо и молчала. Как только мое сердце услышало об этом вероломстве, вспыхнуло оно гневом против Лавана, моего отца, и против Лии, моей сестры, – прости меня за это, мой Господин! Подумать только, семь лет возлюбленный служил моему отцу ради меня, семь лет страдали мы ради нашей любви – и теперь моя сестра должна получить то, без чего не полна ни душа моя, ни плоть! Мой разум не мог вынести этого, и я восстала против своего отца. Да, я взбунтовалась против собственного отца! Вот так же это сделали сейчас мои дети против Тебя, наш вечный Отец: гнев легко пробуждается в нас, когда происходит несправедливость.
Я поспешила к Иакову, шепотом рассказала ему все услышанное, и мы договорились, что нам делать, если отец и вправду приведет завтра вместо меня мою сестру. Я подам моему возлюбленному знак, который сделает невозможным обман: войдя в шатер как невеста, трижды поцелую его в лоб; а сестре этот знак неведом. И Иаков признал, что мой замысел мудр.
Вечером велел Лаван укутаться в свадебное покрывало не мне, а сестре моей Лие. Двукратно он занавесил этим покрывалом ей лицо, чтобы Иаков не раскрыл обман прежде, чем познает ее тело. Меня же отец отвел в укромную каморку, чтобы никто из слуг не сообщил мне весть о задуманном. Как сова, сидела я там, под самой крышей нашего дома, в темноте и в одиночестве. С приближением вечера боль росла в моей груди, а сердце готово было остановиться от тревоги – столь не желала я венчания моей сестры с Иаковом! И когда снизу донеслись звуки праздничных кимвалов, я стиснула зубы в отчаянии: боль и ненависть разрывали мою душу подобно двум львам.
Пала я на пол своей каморки и лежала, запертая и забытая, снедаемая собственным гневом. Когда же тьма снаружи совсем сгустилась и сделалась подобной мраку, окутавшему мое естество, внизу тихо открылась дверь. То была Лия, моя сестра, – она тайком пробралась ко мне перед своей свадебной дорогой. Я узнала ее по шагам, но как только я их услышала, моя вражда к ней вдруг пропала, когда же шаги затихли, мое сердце замерло.
Лия приблизилась; ее руки коснулись моих волос, мягко и нежно. Вглядевшись, я поняла, что облако страха заволокло звезды ее глаз. Признаюсь тебе, мой Господин, возликовало тогда во мне злое торжество. Да, я ощущала радость при мысли, что возмездие неизбежно и что Лия тоже это предчувствует: недаром ведь страх и тревога овладели ею в этот горький день, так и не ставший для меня свадебным. Однако она, недогадливая, даже не подозревала, какие чувства кипят во мне. А ведь мы родные сестры, мы делили молоко одной матери и так любили друг друга с самого раннего детства!
Лия доверчиво обняла меня за плечи – и пролепетала дрожащими от страха губами:
– Как же нам быть, сестра? Мне так больно от того, что сделал наш отец. Он отобрал у тебя возлюбленного и дал его мне: это отвратительно, мне непереносим обман, но я не могу противиться отцовской воле. И все равно моя душа протестует при мысли о том, что придется сделать. А еще я боюсь, Рахиль, того мгновения, когда нам с Иаковом предстоит встретиться: может ли быть, что он при первом же взгляде не распознает меня? И позор – он семикратно падет на меня, если он меня раскроет и выгонит из шатра и из дома. До третьего поколения будут дети насмехаться: а-а, это та самая Лия-уродина, которая жадно устремилась к мужчине, не ей предназначенному, а он ее узнал и выгнал, как изможденную ослицу, посмевшую притвориться молодой кобылой. Что я должна сделать, Рахиль, чтобы этого не случилось и чтоб позор не пал на меня, невиновную? Помоги мне, моя сестра, помоги, умоляю тебя изо всех своих сил.
Мой Господин, гнев еще сидел в моей душе, и хотя я все-таки любила Лию, злость клокотала во мне, а ее страх казался мне справедливым наказанием. Но она взывала к твоему имени, о Всевышний, к Твоему святому имени, имени всемилостивейшего Бога, и тогда будто огненный луч пронзил мое измученное сердце и разбитое тело, я почувствовала, как в мою окутанную мглой душу проникает сила Твоей безграничной доброты, Твое всепроникающее сострадание. Это одно из Твоих вечных чудес: в какой-то миг исчезает ощущение собственных телесных мучений, а вместо них начинаешь чувствовать муки ближнего. Я ощутила, как страх моей сестры вливается в меня, я больше не думала о себе, а только о ее вопиющем несчастье. И, осознав глубину сестринского горя, я сжалилась над ней; я, Твоя недостойная служанка, сжалилась, послушай только, мой Господин, в тот час, когда сестра, вся в слезах, стояла передо мной, – так же, как я сейчас стою в слезах перед Тобой. Я сжалилась, ибо она воззвала к моему состраданию, так же как я с пылающими устами взываю сейчас к Твоему. Я сама научила ее, как обмануть Иакова, раскрыла ей оговоренный с ним знак – трижды, войдя в палатку, поцеловать его в лоб. Так я предала Иакова, предала свою собственную любовь ради любви Твоей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
