Йордан сидел и прикидывал: надо спуститься на тропинку, наверху ему уже делать нечего — исхлестанного плеткой, побитого и исцарапанного, его задержит первый вооруженный турок. На казавшейся далекой и мрачной глубине булькал горный ручей, оттуда несло сыростью и прохладой. Вот бы наклониться к ручью и пить, пить, пить, пока не исчезнет жажда, мучившая больше суток: последний раз он прикладывался к воде, теплой и тухлой, во дворе, где томился со всеми задержанными. А как сползти до ручья?
Минчев посмотрел вниз еще пристальней. Уступ крутой, гранитный, саженей на пятнадцать. Кое-где росли кустики, невысокие и чахлые, чудом прижившиеся на этом сером граните. Йордан потрогал один такой кустик. Нажиму не поддался. Он ухватился за него посильнее. Куст стойко цеплялся за землю и не собирался от нее отрываться. Минчев, держась за куст обеими руками, пополз книзу, нащупал ногами другой такой же куст… Иного выхода не было… Он осторожно оторвался от первого и повис на втором. Бросил беглый взгляд в темную, холодную бездну. Расстояние пугало. Он не боялся расшибиться насмерть. Просто в такие дни ему не хотелось умирать: накануне долгожданного избавления родины от ига, так мало сделав для ее свободы.
Ноги нащупали очередной кустик, и снова он подполз вниз, царапая руки, колени, голый живот и грудь, радуясь каждому вершку, который виделся уже пройденным, и звону ручья, становившемуся все громче и ближе.
До этого звонкоголосого ручья оставалось несколько аршин, когда Минчев не сумел ухватиться за следующий кустик и, легко скользя, грохнулся на камни у самой воды. Сначала ему показалось, что он отшиб у себя все внутренности. Но встал легко, распрямил спину, осмотрел исцарапанный камнями живот и ссадины на груди и только тогда наклонился к воде. Резкая боль огнем полыхнула в груди, и ему почудилось, что он теряет сознание. Иордан снова выпрямился. Стало немного легче. И опять он пригнулся к воде и снова почувствовал полыхающую огнем боль. Он стал во весь рост. «Что бы это могло значить?» — обеспокоенно подумал он, рассматривая ссадины на груди. Но ссадины и царапины, хотя их и было много, не глубоки, вряд ли они могут причинить такое мучение. «А может, что-то с ребрами, может, я поломал их!» — ужаснулся Минчев и стал очень осторожно водить ладонью по ребрам. В одном месте боль была особенно чувствительной, и Йордан твердо решил, что он повредил одно или два ребра и что ему нужно как можно быстрее добраться до ближайшего села.
Он сделал попытку зачерпнуть воды своей пыльное красной феской, но и это ему не удалось. Минчев без надежно махнул рукой и, осмотрительно ступая по неровной тропинке, поплелся рядом с ручьем. Знал: поцарапанный, в кровоподтеках болгарин привлек бы внимание даже несмышленого турчонка. Значит, надо преодолевать боль в груди и думать только о том, что в ближайшем селе есть доктор, что он поможет, и тогда, вероятно, станет легче.
К небольшому селу, которое Минчев хорошо знал и где имел знакомого доктора, он приплелся под вечер. Ему часто приходилось прятаться в канавах или за чахлыми кустарниками: по дороге все еще пылили скрипучие арбы перепуганных турок, проносились башибузуки на взмыленных лошаденках, в сторону Тырнова и Габрова проходила регулярная конница. Когда на дорог: образовался просвет, Иордан заспешил к хижине доктора. Хозяин оказался дома. Он удивленными глазами посмотрел на посетителя и воскликнул:
— Ну и разукрасили же вас, господин Минчев!
— Постарались! — сквозь зубы процедил Иордан.
— Вы что же, по-прежнему с отцом по торговой части? — спросил лекарь, поглаживая огромные усы и потирая блестящую лысину.
— Торговля — не мое призвание, доктор, — сказал Йордан. — Год назад я был учителем в Перуштице.
— Батак, Перуштица, Панагюриште… — Доктор покачал головой. — Не дай бог это видеть!.. Ко мне за помощью?
— За помощью, господин доктор. Грудь я зашиб, нет ли перелома?
— Это мы сейчас посмотрим! — уже быстрее, словно обрадовавшись, проговорил лекарь.
Он нажал на ребра так сильно, что Йордан чуть было не вскрикнул от боли.
— Так и есть! — доктор нахмурился, почти соединив брови на переносице. — Перелом девятого ребра. Срастется недели через три, болеть будет месяца два или три. Нужен покой и покой.
— Покой мне не нужен, доктор! — отчаянно вскрикнул Минчев. — Я очень тороплюсь, доктор! Вы можете сделать так, чтобы я ушел от вас здоровым человеком и мог дойти туда, куда мне нужно?
— Чудес не делаю, я не бог! — рассердился лекарь.
— Я не так сказал, извините, доктор! — торопливо заговорил Йордан. — Помогите мне! Чтобы я идти мог! Хоть бы мне верст тридцать пройти! — вырвалось у него чуть ли не со стоном.
— Пройдете, если хватит сил и терпения, — смягчил тон лекарь.
— Мне очень надо, доктор. У меня такие важные дела! — умоляюще продолжал Минчев, опасаясь, как бы добросердечный лекарь не оставил его у себя и не уложил в постель.
Пока врач промывал ссадины и перебинтовывал грудь старым полотенцем, Минчев обдумывал, не спросить ли у него о проходах через Балканы. Не доводилось ли ему самому преодолевать их? Полковник Артамонов просил Йордана присмотреть опытного проводника в горы, но как начать разговор, чтобы не выдать себя первым же словом?
— Доктор, а Балканы в этих местах перейти можно? — осторожно начал он. — Ну, не один там человек, а много людей? И не пешком, а на конях, да еще с большим грузом?
— А почему бы и нет? — оживился доктор. — В двести пятидесятом году после рождества Христова семьдесят тысяч готтов прошли Шипкинским проходом, напали на римское войско у нашей Стара Загоры и изрядно его потрепали; римский император Деций так, кажется, и не собрал его потом.
— А позднее?
— И позднее переходили, — быстро ответил доктор. — Например, в 1190 году византийский император Исаак Ангел. Правда, его при переходе через Среднюю гору сильно побили наши предки — болгары. Многими годами позже, лет двести подряд, проход напоминал оживленную ярмарку: по нему везли товары в нашу Древнюю столицу Тырново.
— А еще позднее? — с нетерпением спросил Минчев, понявший, что доктор хорошо знает болгарскую историю и может привести не один десяток случаев, относящихся к древним и средним векам. А ему нужно знать о новом времени. И не по слухам, их ходило много в округе, от обыкновенных до фантастических; жаль, что сам Йордан не попытал счастья проникнуть на Балканы разными проходами, опасными и безопасными; привычными и объезженными он путешествовал, других остерегался — тогда не было надобности подвергать себя шальному риску.
