Однажды в его кабинет, не постучав, входит Корделье-Делану. Александр быстро прячет учебник. Корделье-Делану хмурит брови, должно быть, что-то неприличное, пусть Александр немедленно покажет. В смущении запоздалый в развитии школьник подает ему книгу. Корделье-Делану пожимает плечами, право же, если Александр хочет всерьез заняться нашей древней историей, пусть лучше познакомится с «Письмами об Истории Франции» Огюстена Тьерри или с «Историческим опытом» Шатобриана, а потом уже обратится к источникам.
«— Каким источникам?
— Авторам периода падения — Жорнандесу, Зосиме, Сидуану Аполлинеру, Грегуару де Тур».
И, как послушный ученик, Александр следует советам своего ученого друга. Всегда интересно наблюдать за тем, как Александр прикидывается эдакой невозделанной, но необычайно плодородной почвой, готовой к посеву. Многие попадаются на эту удочку, хотя в других жанрах он предстает скорее терпеливым собирателем материалов в ригу — для исследования и использования. Несмотря на свои необычайные интеллектуальные способности, он пользуется методом проб и ошибок в большей степени, чем методом внезапного озарения. Девять лет прошло с тех пор, как Лассань составил для него обширную программу изучения истории. И он не пренебрег ею, напротив. Когда он еще работал в библиотеке герцога Орлеанского, мы видели, что он использовал ее и в своих личных целях, дабы осуществлять «с большим удобством, нежели в королевской библиотеке, мои литературные и исторические изыскания». И как он мог не знать в 1832 году знаменитые и страстные «Письма об Истории Франции», второе издание которых вышло четырьмя годами ранее, или же помпезные «Исторические опыты», появившиеся год назад? Как раз по поводу последних невозможно себе вообразить, чтобы, направляясь в паломничество к своему живому богу в Люцерн, Александр не ознакомился бы предварительно с его последней книжкой.
В действительности, за долгие годы он собрал обширную документацию. Он долго обдумывал свои синтетические начинания и их возможную перспективу в будущем, прежде чем приступил к созданию нового жанра — на полпути от Истории к роману, — где История «истощает прошлое», а роман искажает Историю. «Единственным средством победить [эти «две ошибки»], было бы, по нашему мнению, сразу после выбора исторической эпохи внимательное изучение определяющих ее различных интересов — народа, дворянства и королевской власти; затем выбор среди главных действующих лиц каждого сословия тех, кто принимал активное участие в событиях, происходящих в произведении, над которым работаешь; тщательное исследование внешности, характера, темперамента этих персонажей, дабы, заставив их жить, говорить и действовать в этом тройственном единстве, стало бы возможным пробудить в них страсти, вызвавшие те катастрофы, что отмечены датами в исторической хронологии, и те поступки, которые могут заинтересовать лишь в том случае, если показать насущную в них потребность, по которой они и заняли место в хронологии»[138]. Следовательно, ведущая роль отводится не столько непосредственно тем, кого называют великими людьми, но, в противоположность Истории, основанной на событиях или на психологии, их взаимоотношениям с противоречивыми интересами различных социальных категорий, или классовой борьбой, как сказал бы кое-кто, в которых они одновременно являются представителями этих категорий, а также движущей силой и жертвами классовой борьбы.
Попытка не вполне удалась в «Галлии и Франции», которая и в самом деле представляет собой «длинное введение» к его будущим историческим опытам и первому изданию которой был предпослан следующий эпиграф: «Без ненависти и страха». Произведение это ценно главным образом своим эпилогом. Начав с нашествия Аттилы в 451-м, Александр останавливается на 1328-м, годе восшествия на престол Филиппа де Валуа, «кульминационной точке» монархии. Он осуществляет синтез античности в XIX веке, настаивая на трех ключевых персонажах: «Цезарь, язычник, подготовивший христианство; Карл Великий, варвар, подготовивший цивилизацию; Наполеон, деспот, подготовивший свободу». Июльскую революцию он представляет как «дочь 93-го», которой «оставалось уничтожить лишь остатки аристократии». Поэтому «Луи-Филипп лишен был даже выбора между родовыми симпатиями и требованиями момента; на место пятидесяти тысяч аристократов Людовика XV он подготовил сто шестьдесят тысяч крупных землевладельцев и промышленников Реставрации; монархический свод еще на одну ступень опустился к народу, — на самую нижнюю, на последнюю». Вот почему в «дневном своем шатре» Луи-Филипп «последний из возможных королей этого рода». Александр предвидит таким образом, что на смену правлению крупной буржуазии придет правление средних и мелких собственников. С целью предотвратить новую жестокую революцию он предлагает «революцию парламентскую», которая состоит в постепенном снижении ценза как для избирателей, так и для избираемых, «до тех пор, пока избирателем не станет каждый пролетарий».
Стало быть, с учреждением всеобщего избирательного права «закончится парламентская революция. И тогда настанет время правительства, существующего в гармонии с потребностями, интересами и волей всего населения: как бы оно не называлось — монархическим ли, президентским, республиканским — что мне за дело! Да и неважно, ибо правительство будет состоять просто из должностных лиц, выбираемых, может быть, на пятилетний срок: наличие такого срока предоставляет нации наиболее спокойную форму правления, ибо те, кто доволен своими представителями, надеются их выбрать снова, а те, кто ими недоволен, имеют право их сместить»[139]. Избранным всеобщим голосованием королем или президентом может стать отнюдь не каждый гражданин: «Чтобы между ним и народом возникли симпатии, следует, чтобы его личное состояние не превышало их состояний в общем соотношении, тогда его интересы будут совпадать с интересами всех; следует также, чтобы его цивильный лист строго ограничивался лишь самыми необходимыми расходами, дабы удалить из его рук средства коррупции, с помощью которых он смог бы во время выборов своего преемника подкупить партию, воля которой не является более волей нации; таким образом, человек этот не сможет быть ни особой королевской крови, ни крупным землевладельцем».
Удивительное пророчество, которое, будучи опубликованным в июне 1833 года, должно быть, доставило массу удовольствия лишенному владений наследнику короля-груши и объясняет уже упомянутую выше ссору между Фердинандом и Александром во время восстания ткачей. Непонятно даже, что вызывает большее восхищение в этом эпилоге из «Галлии и Франции» — чувство Истории или размышления о демократии. Александр всегда опережает время, ведь сегодня, в конце XX века, во Франции все еще семилетний срок избрания, и если претенденты на трон действительно не могут стать кандидатами в президенты, то по поводу крупных землевладельцев вопрос все еще оспаривается. Что до борьбы с коррупцией, то на ее эффективность можно будет надеяться лишь в третьем тысячелетии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
