погибли во время войны, что осенью, когда придет приказ о демобилизации, он думает подать на сверхсрочную. Только пойдет в рембазу. «Не хочет со мной работать», — отметил Макарычев.
За дощатой стеной библиотеки послышались возбужденные голоса. Сослуживцы, тискали в объятиях Струкова, поздравляли. Майор подошел к окну. Солдаты толкались в курилке.
— Прекратить восторги! — раздался притворно строгий голос ефрейтора Тимкина. — Это же обычное дело у танкистов — быть молодцом. Чего же галдеть? Вот, пожалуйста, тоже танкист. Пишут о нем…
Зашелестела газета.
— А ну, рассаживайся.
— Кто там такой, о каком танкисте говоришь?
— Выключай свой громкоговоритель и слушай.
— У Тимкина дед в гражданскую танк бачил, не о нем ли пишут?
Наконец, шутки смолкли, и майор Макарычев услышал громко прочитанный заголовок газетной статьи: «Экскаваторщик Федор Матвеевич Дубов».
Из книгохранилища вышла Нина и встала рядом с мужем.
Сгрудившись около Тимкина, танкисты слушали. Ефрейтор читал:
«Это были трудные для строителей дни. Песчаные смерчи столбом поднимались в мутное небо, а затем с силой обрушивались на землю, сбивая с ног людей, засыпая машины. Экскаваторщик Федор Дубов, изучивший особенности этих мест еще в дни войны, многое предусмотрел. Надежно было укрыто большинство трущихся механизмов, подвезены запасные детали и тросы. На работе в такое время могло случиться всякое».
Макарычев взял потухшую папиросу, взволнованно раскурил. Жена недоуменно посмотрела на его подрагивающие руки.
— Ты что?
— Все объясню, Нина. Мысль дикая, но мало ли что бывает…
«Сейчас, — продолжал Тимкин, — когда идут завершающие работы, Федор Матвеевич Дубов готовит трассы для отводных каналов. Он часто шутит:
— Снова траншеи рою, снова в бою.
Эти слова Дубов произносит не напрасно. В степях, выжженных беспощадным солнцем, бывший танкист дрался с врагами нашей Родины, а теперь строит Волго-Донской канал. О его боевых заслугах красноречиво говорят два ряда орденских ленточек на отвороте пиджака…»
Макарычев взял жену под локоть, отвел от окна.
— Сегодняшняя газета?
— Да, только что принесли.
Майор прошел следом за Ниной, прикрыл дверь.
— Дай-ка мне.
Отыскав очерк о Дубове, он прищурился.
— Нинуся, ты помнишь Федора Дубова?
— Какого?
— Того, что на нашей свадьбе был, а потом уснул за столом.
Нина засмеялась.
— Рябоватый такой? Все какой-то анекдот рассказать пытался. Только начнет, расхохочется и забудет.
— Да, и за тобой немножко ухаживал.
Нина по-девичьи зарумянилась.
— Так вот, это о нем.
Нина взглянула на портрет.
— Не узнать. Ого, какой стал!
В дверь постучали.
— Нина Сергеевна, — ворвался ефрейтор Тимкин, но, увидев командира батальона, примолк, смущенно вытянулся.
— Ну, что у тебя? — мягко произнес Макарычев, — говори, не обращай на меня внимания.
— Я вот насчет-чего, Нина Сергеевна. Ребята говорят, надо письмо написать Дубову. Наш брат — танкист. Вот бы сегодня, когда все соберемся. Поможете?
— А вы майора попросите, — Нина лукаво улыбнулась. — Дубов его хороший приятель.
Ефрейтор недоверчиво покосился на командира, вопросительно поглядели друг на друга солдаты, стоявшие за дверью.
Разговор наладился не сразу. Пришлось трижды сказать «садитесь», пока солдаты набрались смелости сесть в присутствии командира батальона. Все казалось, что сейчас он у кого-то заметит слабо пришитую пуговицу или несвежий подворотничок, вспомнит какую-нибудь прошлую оплошность или выговорит за грязное оружие.
Нина Сергеевна сидела неподвижно, сжав в кулачках газету. Заметив, как пульсирует на виске Михаила вздувшаяся жилка, она встала, подошла ближе.
— Федора Дубова я тоже немного знала… Он на нашей свадьбе уснул.
Солдаты улыбнулись. Тимкин удовлетворенно хохотнул.
— Проснулся уже под утро, пожевал огурец и спрашивает: «Чего замолчали, давайте песню споем». Ему никто не ответил. Тогда он убежденно заявил: «Вот, говорил же: пейте помаленьку, иначе спать завалитесь».
Напряженность растаяла. Макарычев смеялся вместе со всеми.
— Веселый парень был, — подхватил он разговор жены. — Любили его в батальоне.
Беседа затянулась. Офицер вспоминал боевые эпизоды, в которых главным героем был механик-водитель старшина Федор Дубов.
— Танк водил — дух захватывает! А каким пришел ко мне в экипаж… Сердце екнуло: обмундирование на нем мешком, вида никакого, взгляд вроде растерянный. Ну, думаю, навязали гирьку на шею… После обеда смотрю — новичок танк ощупывает. Ходит, заглядывает всюду, любопытствует. Не выдержал, подхожу и спрашиваю: «Трудная штука?» — «Очень», — отвечает. — «Боишься?» — «Чего бояться-то?» — «Как чего, — рассердился я, — а вдруг ничего не поймешь, ничему не научишься?» — «Нет, — говорит, — товарищ старший лейтенант. Как это можно не изучить, когда желание есть?» И взгляд у него сразу другой стал — строгий, с упряминкой.
Поверил я. Нельзя человеку не верить, если у него желание есть, любовь к делу. Позже мы много беседовали, подружились. Я ведь с малолетства с техникой вожусь. — Майор улыбнулся. — Пяти лет у матери швейную машину портить научился, а в десять — исправлять. До армии механиком в МТС работал… Так вот, он все слушал, расспрашивал. Задумается иногда и скажет: «Был портным, теперь — танкист. Смехота…»
— Так вот, это тот самый Федор Матвеевич, с которым шел я по фронтовым дорогам… Да, были дела, ребята… Вспомнишь — и молодеешь вроде.
— А вы уж и не так стары, — набрался храбрости Тимкин.
Нина благодарно улыбнулась. Макарычев похлопал его по плечу.
— Был сноп казист, да вымолочен, кажись.
— Ну уж, придумаете… А как вы, товарищ майор, насчет письма? Нина Сергеевна поддерживает.
— Коли Нина Сергеевна за, то мне-то подавно надо соглашаться. Вы, комсомольцы, и сделайте это. О себе расскажите: как учитесь, как трудности преодолеваете. Примеров много. Вот хотя бы о сержанте Струкове. Порадуйте строителей. Есть чем.
Возвращались Макарычевы домой вместе. Нина то и дело спотыкалась на кочковатой, пролегшей по высохшему болоту тропинке. На душе у нее было легко. Лишь вспомнив свое обещание уйти с работы, она хмурилась, переставала смеяться. Майор, разговорившись с солдатами, не переставал говорить и сейчас. На память приходили новые эпизоды, подробности того или иного случая.
* * *
Горячее июльское солнце безжалостно припекало. За ночь земля не успевала остывать. Пыль на дорогах так и лежала теплым, рыхлым покровом. Постепенно испарения насыщали воздух, солнце едва проглядывало сквозь пылевую завесу, но его жаркое дыхание доставало всюду. Понурились жухлыми ветвями молодые березы, под серым налетом пыли скучали сосенки. Даже всегда трепещущий осинник замер в тишине.
Ждали дождя. Но проходил день, наступал другой, и снова раскаленный воздух начинал испытывать крепость солдатских душ. Танкистам на учениях доставалось больше всех: трудно в такую жару в стальной коробке. В ожидании дальнейших распоряжений они, поставив машины на опушке леса, забрались в кустарник, отбрасывающий мало помогающую тень.
С поля несся неумолчный стрекот цикад. Тимкин лениво ворчал:
— Что растрещались эти самые кузнечики… Кому обрадовались?
— Тебе, наверно, — пошутил сержант Струков.
Тимкин не ответил, задумавшись
