буква «F».
«Нет, иностранец»! — подумал Берлиоз.
Закурили.
«Надо будет ему возразить, а то уж очень он бойко разговорился! — думал Берлиоз. — И возразить так: да, человек смертен, но это ничего не значит...»
Однако он не успел ничего сказать, как сказал иностранец:
— Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.
«Какая-то дурацкая постановка вопроса!» — помыслил Берлиоз и вслух сказал:
— Ну, здесь уж есть некоторое преувеличение. Сегодняшний вечер мне известен более или менее точно. Само собой разумеется, что если на Бронной мне свалится на голову кирпич...
— Кирпич ни с того ни с сего, — внушительно заговорил неизвестный, — никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уверяю вас, что вам он ни в каком случае не угрожает. Вы умрете другой смертью.
— Может быть, вы знаете, какой, — с совершенно естественной иронией осведомился Берлиоз, — и скажете мне?
— Охотно, — отозвался незнакомец. Он прищурился на Берлиоза, смерил его взором, как будто собирался сшить ему костюм, и сквозь зубы пробормотал: — Раз... Меркурий во втором доме... ушла луна... шесть — несчастье, вечер семь... — и громко добавил: — Вам отрежут голову!
— А кто? — спросил Берлиоз. — Интервенты? — Он усмехнулся. — Немцы?
— Нет, — ответил неизвестный, — русская комсомолка.
— Гм... — криво ухмыльнувшись неловкой шутке иностранца, сказал Берлиоз, — простите, но это маловероятно.
— Итак, позвольте вас спросить, что вы будете делать сегодня вечером, если не секрет?
— Секрета нет. Сегодня в 10 часов в Массолите будет заседание, и я буду председательствовать на нем.
— Нет, этого быть никак не может, — твердо заявил иностранец.
— Это почему? — спросил Берлиоз, на сей раз с раздражением.
— Потому, — ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чертили птицы, — что Аннушка уже купила постное масло, и не только купила, но уже и разлила. Так что заседание не состоится.
Тут, понятное дело, под липами наступило молчание.
— Простите, — сказал Берлиоз, дико глядя на иностранца, — я ничего не понял. При чем здесь постное масло?
— Постное масло здесь вот при чем, — вдруг заговорил Иван Николаевич, очевидно, решив объявить войну незваному собеседнику, — вам, гражданин, не приходилось бывать в сумасшедшем доме?
— Иван! — воскликнул Берлиоз.
Но иностранец ничуть не обиделся, а, наоборот, безумно развеселился.
— Бывал! Бывал! И не раз! — вскричал он со смехом, но не сводя несмеющегося глаза с Ивана Николаевича. — Где я только не бывал. Досадно только, что я не удосужился спросить у профессора толком, что такое мания фурибунда. Так что вы уж сами спросите об этом у него, Иван Николаевич!
Понырев изменился в лице.
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Помилуйте, дорогой Иван Николаевич, кто же вас не знает? — сказал иностранец и вынул из кармана вчерашний номер еженедельного иллюстративного журнала, и Иван Николаевич тут же узнал на первой же странице и свои буйные вихры, и глаза, и собственные стихи. Однако на этот раз еще одно доказательство славы и популярности не обрадовало Понырева.
— Я извиняюсь, — сказал он, и лицо его потемнело, — вы не можете подождать минуточку, я хочу товарищу пару слов сказать...
— О, с удовольствием! — с резким акцентом воскликнул иностранец. — Здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.
— Вот что, Миша, — заговорил поэт тихо, оттащив в сторону Берлиоза, — это никакой не интурист, а шпион, это белый, перебравшийся к нам. Спрашивай у него документы, а то уйдет.
— Почему шпион? — шепнул неприятно пораженный Берлиоз.
— Верь чутью, — засипел ему в ухо Иван Николаевич, — он дураком притворяется, чтобы выспросить кой-что. Идем, идем, а то уйдет...
И поэт за руку потянул расстроенного Берлиоза к скамейке. Незнакомец не сидел, а стоял возле скамейки, держа в руках визитную карточку.
— Извините меня, что я в пылу нашего интересного спора забыл представить себя вам. Вот моя карточка, а в кармане у меня и паспорт, подтверждающий то, что написано на карточке, — веско сказал иностранец, проницательно глядя на обоих друзей.
Те сконфузились, а иностранец спрятал карточку. Ивану Николаевичу удалось прочесть только начало первого слова «Professor» и начальную букву фамилии, опять-таки «F».
— Очень приятно, — сказал смущенно Берлиоз, — Берлиоз!
Опять произошли рукопожатия и опять сели на скамью.
— Вы в качестве консультанта, наверно, приглашены к нам, профессор? — спросил Берлиоз.
— Да, консультанта, — подтвердил профессор.
— Вы — немец? — спросил Иван.
— Я-то? — переспросил профессор и задумался. — Да, пожалуй, немец... — сказал он.
— А у вас какая специальность? — ласково осведомился Берлиоз.
— Я специалист по черной магии.
«На́ тебе!» — воскликнул мысленно Иван.
— И... и вас по этой специальности пригласили к нам? — вытаращив глаза, спросил Берлиоз.
— По этой пригласили, — подтвердил профессор, — тут в государственной библиотеке нашли интересные рукописи Бэкона и бенедиктинского монаха Гильдебранда, тринадцатый и одиннадцатый век... Захотели... я их чтобы разбирал немного... Я специалист... первый в мире...
— А-а! Вы — историк? — с большим уважением спросил Берлиоз.
— Я — историк, — охотно подтвердил ученый и добавил: — Сегодня вечером будет смешная история.
Опять удивились и редактор, и поэт, а профессор пальцами обеих рук поманил их и, когда они наклонились к нему, прошептал:
— Имейте в виду, что Христос существовал.
— Видите ли, профессор, — смущенно улыбаясь, отозвался Берлиоз, — мы уважаем ваши несомненно большие знания, но сами придерживаемся другой точки зрения...
— А не надо никаких точек зрения, — ответил профессор, — просто он существовал!
— Но какое же доказательство?..
— А никакого доказательства не надо, — заговорил профессор без всякого акцента, — просто в десять часов утра...
Глава 2. Золотое копье
В десять часов утра шаркающей кавалерийской походкой в перистиль под разноцветную колоннаду вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат.
Больше всего на свете прокуратор ненавидел запах розового масла, и все предвещало нехороший день, потому что розовым маслом пропах весь мир. Казалось, что пальма
