Суслик был раздражен. Дома зима в самом разгаре, в Тиходонске на неделе было минус двадцать, а у этих америкосов все не как у людей: духота, влажность, тучи по небу ходят – видно, опять или гроза, или ураган, или смерч этот долбаный. Климат в хваленой Америке, оказывается, очень хреновый.
Он вытер мокрое лицо, до пояса расстегнул клетчатую «шведку». Поднять бы стекла и включить кондер… Но нельзя, потому что в пригороде запрещено стоять с включенным двигателем дольше десяти минут. А по своему опыту Суслик знал, что ровно через десять минут какая-нибудь сука обязательно позвонит в дорожную полицию, и тогда придется убираться отсюда. Воду он не пил по той же причине – общественных туалетов в этой зоне не предусмотрено, а поссать на травку себе дороже обойдется.
Он торчит здесь уже полдня, но наконец повезло: только что вернулась домой та самая телка, из-за которой шеф затеял весь сыр-бор. Можно было бы наградить себя за такую удачу и глотком чего-нибудь покрепче, но на работе пить нельзя. Рискованно, все равно что наугад выстрелить себе в ширинку: шеф узнает – яйца вырвет. С шефом шутки плохи: Змей и есть Змей. У него мозги с вывертом. Что для другого западло, для него – самое то!
Вон ее дом, третий от конца квартала…
Суслик не выдержал и сделал еще глоток – пить хотелось страшно.
А вот рядом другой дом: дверь опечатана, разбитое окно заколочено щитом и крест-накрест перечеркнуто желтой полицейской лентой. По слухам, там недавно прикончили хозяина, ранили хозяйку и вынесли «рыжья» на пару тысяч. Наверное, черные. Или латины. Белые пацаны здесь все организованы, работают по уму. А это какой-то отморозок. Чего он полез, спрашивается, ночью, когда хозяева дома? О чем думал? Да здесь после полудня – пустыня: кто на работе, у кого сиеста, кто-то на океане отдыхает. Сразу видно: лох гопнул хату. Взял копейки, мокряк заделал, свидетеля оставил… Короче, глупость на глупости… Если копейки, то зачем мочить? А если мочишь, то зачем свидетелей оставлять? Америкосы, одним словом.
В 20.10 человек в «Форде» заметил, как осторожно бредущая вдоль газона фигура вдруг нырнула в калитку третьего дома. Он взял лежащую на соседнем сиденье трубку и набрал номер.
– Шеф, тут какой-то парень пожаловал.
– Хорошо, – ответила трубка голосом Сурена Бабияна. – Смотри в оба. Я заказал ужин, через час-полтора подъедем.
Суслик вздохнул. Он бы тоже был не прочь поужинать. Хотя бы гамбургер пожевать…
* * *
Мигель стоял как столб.
– Убирайся, сволочь! Убирайся вон! И не смей прикасаться ко мне! Не сметь!!.. – истерически взвизгнула Оксана, когда он сделал робкую попытку пошевелиться. – Ты мне жизнь сломал, подонок! И еще смеешь приходить сюда! Вон! Вон!..
Может, оттого, что большую часть своего монолога она произносила по-русски, может, по какой другой причине, но Мигель не уходил. Он вжал голову в плечи и приподнял руку, то ли пытаясь таким образом остановить поток брани, то ли прикрываясь, будто Оксана бросалась в него не словами, а камнями, утюгами и тостерами. Скорее всего, дошло бы и до тостеров, но в какой-то момент он стремительно надвинулся на нее и схватил за запястья. Оксана зашипела, как разъяренная кошка, попыталась вырваться, но он не отпускал.
– Прости меня! Я очень виноват перед тобой! Я не хотел!
Он опустился на колени, выпустил ее ладони и с силой обхватил за ноги.
– Да, я ходил к проститутке, но это было до тебя… Я ничего не знал. Даю тебе честное слово!!
Он тоже плохо говорил по-английски, особенно сейчас, когда был взволнован и расстроен, и вместо английских слов вылетали по большей части испанские, да и те были далеки от языка Борхеса и Кортасара. Мигель не понимал по-русски, Оксана не понимала по-испански, они оба не понимали друг друга, и в то же время для того, чтобы понять, им не нужно было никаких слов. Вообще никаких. Ни русских, ни испанских.
– Сволочь! Сволочь! Сволочь!
Он говорил, вжимаясь лицом в низ ее живота и сквозь бриджи обжигая тело горячим дыханием, а Оксана клоками рвала черные жесткие волосы. Потом стала бить его по голове, сжимая костяшки пальцев, чтобы получилось побольнее. Ее лицо побледнело, исказилось в злобной гримасе, она лупила что есть силы, отбивая себе руки. А он будто ничего не чувствовал, не вздрогнул ни разу и только твердил:
– У нас все будет хорошо, вот увидишь… Мы оба вылечимся и начнем новую жизнь. Мы можем уехать отсюда хоть завтра… У меня есть деньги! Много денег!
Оксана даже перестала его колотить. Это было выше ее сил. Ее разбирал приступ истерического смеха.
– Какие деньги?! – взвизгнула она не своим голосом. – У тебя? Откуда?!..
– Смотри!
Он метнулся к сумке, которую бросил в прихожей, порылся и вынул пачку двадцати– и пятидесятидолларовых купюр, жемчужное ожерелье и часы «Лонжин».
– Этого нам хватит надолго! – радостно воскликнул Мигель. – Мы разбогатели и теперь сможем жить, как короли!
У Оксаны оборвалось сердце. Страшная мысль, которая шевелилась в ее душе и которую она безуспешно прогоняла, наглядно материализовалась в этом «богатстве».
– Здесь три тысячи? – омертвело спросила она, еще надеясь, что случится чудо, и все окажется простым совпадением.
– Нет, тут меньше, я купил машину, – сказал Мигель и осекся. – А откуда ты знаешь, что было три тысячи?
– Вижу… по толщине пачки… – медленно вымолвила Оксана.
Она смотрела на Мигеля округлившимися от ужаса глазами. Он сидел перед ней на корточках, возбужденный, растопырив руками ожерелье. Глаза маниакально блестели, к потной щеке прилипли несколько вырванных с мясом спутанных прядей, рот открывался и закрывался, оттуда вылетали какие-то слова, которые Оксана не слышала. Кажется, он предлагал ей померить это замечательное украшение.
– Ты такая умная! – радовался Мигель. – Когда мы с тобой уедем? Смотри, какие у нас есть часы! Мы теперь никуда не опоздаем… Ты довольна? Я все делаю для тебя! И еще буду делать!
Да, она узнала эти часы. Последний визит к Джессике: демонстративно-назидательная молитва перед обедом, холодная отстраненная вежливость хозяев… Джон смотрит на свой «Лонжин» и включает телевизор. Потом отчетливо представила, как Мигель снимал эти часы с убитого, как отстегивал окровавленный браслет, не обращая внимания на стоны раненой Джессики, как потом в своей квартире отмывал их под краном в умывальнике и как сам мылся в душе, оттирая мочалкой кровь… И все это он делал ради нее.
Ради нее.
Ее чуть не вырвало, она подалась вперед, прикрывая рот рукой.
Мигель неловко попытался обнять ее, она оттолкнула его руку: ей показалось, что она в крови. Собственно, так и было. Оттолкнула и испугалась. Ведь он ненормальный, убийца, он и ее может убить!
– Извини, мне плохо. Наверное, от лекарств.
– Ничего, моя королева! Так когда мы уедем?
– Завтра. А сейчас уходи, я очень устала, и у меня плохое настроение… И забери все это… Деньги должны храниться у мужчины…
Больше всего ей сейчас хотелось остаться одной. Подальше от Мигеля, от этого жалкого кровавого «богатства».
– Ты меня простила? – Он как щенок заглядывал ей в глаза.
– Да, да, простила, – сказала Оксана, нетерпеливо подталкивая его к двери. – Иди, иди, пожалуйста…
* * *
Человек в стареньком «Форде» набрал на телефоне прежний номер.
– Это молодой латинос, шеф, – сказал он в трубку. – Уже уходит. Что с ним делать?
– Пусть катится к черту! – ответил Сурен. – Он меня не интересует.
Суслик молча кивнул и убрал трубку в карман. Так – значит, так. Шеф приказал – они срываются из Лос-Анджелеса, летят в Майами, берут на прокат машины, едут в Дайтона-Бич, следят за его девчонкой… Думать ни о чем не надо: шеф сказал – купить четыре курицы и порубить каждую на четыре части, он именно так и сделал. Хотя зачем было их рубить? И почему именно на четыре части? Но это не его дело. Его дело – точно выполнять приказы шефа.
Прошло около часа. На темном небе не было видно ни одной звездочки. По горизонту то и дело пробегали длинные расщепленные молнии, иногда доносились отдален– ные раскаты грома. За это время наблюдатель в «Форде» успел помочиться в пустую бутылку, разрешив одну из своих физиологических проблем. Но человек – такое животное, у которого подобные проблемы возникают одна за другой: теперь Суслик изнывал от жажды. Однако воды уже не было ни капли – только теплая желтая жидкость в пластиковой бутылке. Говорят, на космических кораблях мочу очищают, и ее снова можно пить. Но здесь очистителей не было, а до такого состояния, чтобы пить неочищенную мочу, он еще не дошел.
Наконец, улицу с северной стороны осветили стремительно приближающиеся мощные ксеноновые фары. Шеф! Наблюдатель обрадованно вышел навстречу. Через минуту он преданно смотрел на Сурена Бабияна, который, отдуваясь, выбрался из большого черного «Фольксвагена Туарега».
– В доме? – спросил Бабиян, осматривая свои широко расставленные короткие ноги и оправляя джинсы.
