Гости прибыли быстрее, чем предполагал Горгид. Грек все еще с трудом понимал, как это кочевникам удается покрывать столь большие расстояния в такие короткие сроки.
Двое из вновь прибывших, когда аршаумы захотели разделить их, схватились за сабли, однако Аргун приказал держать всех гостей под неусыпным наблюдением. Бдительно следил он и за соперниками-послами. Даже традиций пира могло оказаться недостаточно.
Аршаумы очистили от мусора широкую полосу земли и выкопали три ямы для костров: одну в центре для Аргуна, его сыновей и послов, и две — для старейшин клана и приглашенных. У каждого костра кочевники развернули кошмы, устраиваясь как можно теснее.
— Скоро все будет кончено. Как хотите, а это само по себе уже большое облегчение, — сказал Гуделин, тщась отскрести жирные пятна с халата, расшитого золотыми нитями. Церемониальное одеяние хранилось в тюке вот уже несколько недель.
— Если только они не решат принести нас в жертву Скотосу, чтобы скрепить свою дьявольскую сделку, — утешил его Скилицез, похлопывая по мечу. — Что ж, я отправлюсь под лед не один.
Облачаясь в те немногие красивые одежды, какие у него нашлись, Горгид размышлял о противоречиях человеческой натуры. Скилицез неплохо ладил с аршаумами. Во многом кочевники нравились суровому видессианскому офицеру куда больше, чем Гуделин. Но во всем, что касалось религии, Скилицез был агрессивен и нетерпим, как многие видессиане. Чиновник же, напротив, обладал более широкими взглядами на религиозные проблемы, хотя сами кочевники были для утонченного бюрократа лишь сборищем неумытых дикарей.
— Ну что ж, пошли, — сказал Гуделин с напускной легкостью. Невозмутимость придворного, которую он так тщательно культивировал в себе, дала наконец трещину.
Горгид почувствовал, как все глаза обратились на видессиан, когда их посольство вступило в шатер. Агафий Псой и его солдаты внимательно оберегали посольство, в то время как аршаумы глядели на Гуделина и его товарищей во все глаза, пытаясь угадать, кто перед ними: будущие союзники или будущие враги.
Вечер был прохладным. В воздухе пахло грозой. Что ж, подумал грек, хорошо, что аршаумы сделали наконец свой выбор. Еще неделя — и зарядят осенние дожди. Тогда придется надолго забыть о пиршествах на открытом воздухе.
Языки пламени звали погреться у костра. Гуделин, должно быть, прочитал мысли Горгида, потому что сказал:
— Сегодня я, наверное, не имел бы ничего против того, чтобы войти в костер.
Он потуже затянул пояс своего роскошного халата. Несколько месяцев чиновник носил штаны и тунику; сняв эту удобную и плотную одежду, Гуделин теперь мерз в богато расшитом, но легком церемониальном халате.
Увидев Боргаза, выходящего из своей юрты, грек глухо заворчал, как пес. Посланник Вулгхаша, изысканно вежливый, махнул видессианам рукой.
— Если сие возможно, помедлите ради меня. Пусть наша судьба откроется нам одновременно.
Улыбка играла на его полных губах, но не затрагивала темных глаз. Эта улыбка никогда ничего не говорила собеседникам Боргаза. Краткая тирада дипломата из Йезда была, как всегда, изящна.
— Снедает меня любопытство, сколь величавым и пышным будет сегодняшний прием, — добавил Боргаз. Усмешка в его тоне была столь тонкой, что Гуделин завистливо приподнял бровь.
Большинство аршаумов уже ждали в шатре. Некоторые приступили к трапезе. Бурдюк с кумысом переходил от одного пирующего к другому. Аршаумы притихли, когда увидели, как из темноты выступили бок о бок два соперничающих посольства.
Кивнув сыновьям, чтобы они следовали за ним, Аргун поднялся, приветствуя послов. Горгид пробежал глазами по плоским узкоглазым лицам, пытаясь найти ответ прежде, чем каган скажет свое слово. Лицо Аргуна оставалось непроницаемым. Казалось, он смакует чужое нетерпение. Ариг тоже сохранял невозмутимость. Он словно отступил в тень, желая дать отцу высказаться. Дизабул неумело пытался скрыть обиду, словно малое дитя. Грек воспрял духом.
Ариг сделал шаг вперед и по очереди обнял Гуделина, Скилицеза и Горгида.
— Мои добрые друзья, — отчетливо произнес он. Потом он приветствовал посла Йезда, однако удостоил того лишь коротким кивком: — Боргаз!
Аргун выдержал паузу, чтобы убедиться, что все всё правильно поняли. Затем он сказал:
— Идемте же. Нас ждет пир.
Агафий Псой вскрикнул от радости.
— Ну, ребята, сегодня ночью можете пить, пока не лопнете! — весело сказал он своим солдатам. Те ликующе завопили.
Где бы ни скрывались сейчас охранники Боргаза, они хранили полное молчание. Посол Йезда вежливо поклонился Гуделину.
— Я одержал бы верх, не будь соперник мой столь умудрен, — сказал он.
Сияющий видессианин отвесил ответный поклон. Он тоже хранил про запас пачку столь же искренних комплиментов для своего противника, окажись тот победителем. Обоим это было хорошо известно.
Дизабул попытался что-то сказать, но Боргаз остановил его:
— Я знаю, ты сделал все, что мог, о великодушный принц. Насладимся же пиром, который дает нам сегодня твой могущественный отец. Ваш обычай мудр. Во время еды негоже говорить о важных вещах.
Взяв за руку младшего сына Аргуна, Боргаз уселся у костра и с аппетитом приступил к трапезе. Горгид, устроившись неподалеку, бросил на него косой взгляд. На языке аршаумов грек понимал одно слово из трех, но выражение голоса, интонация могли ему сказать очень многое. В тоне Боргаза не прозвучало горечи поражения. Йезд явно не чувствовал себя проигравшим.
— Нет сомнения: Боргаз — крепкий орешек, — хмыкнул Скилицез, обмакивая кусок жареной баранины в густую темную горчицу. Глаза офицера стали круглыми, когда острая приправа обожгла ему рот. — Дайте кумыса! — просипел он и несколько секунд жадно глотал, желая погасить огонь в глотке.
Предупрежденный этим как раз вовремя, грек подсунул свой кусок мяса, намазанный горчицей, Аригу. Аршаум поблагодарил и проглотил одним духом.
— Что, слишком остро? — усмехнулся он. — Что ж, я тоже так до конца и не привык к этому ужасному видессианскому рыбному соусу.
Горгид, напротив, очень любил рыбу. Он кивнул Аригу, отлично понимая того.
Бурдюк с кумысом был опустошен почти мгновенно. После того как решение принято, аршаумы уже не видели смысла оставаться трезвыми.
Горгида, однако, совсем не привлекала перспектива проснуться наутро с жуткой головной болью. По греческому обычаю, он привык разбавлять вино водой, когда хотел остаться трезвым. Служанка посмотрела на него как на сумасшедшего, но, не говоря ни слова, подала ему кувшин с водой и глиняную кружку. Впрочем, кумыс не стал вкуснее от того, что его развели водой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
