очевидно, что эти храбрые из храбрых боятся, волнуемые и запуганные воспоминаниями о подвигах, которые победитель Макдональда, Моро и Жубера вывез из Италии и тащит за собой, как пугало.
Первые соприкосновения с его армией, хотя и сильно ослабленной, оправдывают, впрочем, их опасения. В Муотенской долине Массена лично атаковал с 10 000 человек русский арьергард, находившийся под начальством Розенберга, и потерпел жестокий удар. Животное, будучи в безвыходном положении, набрасывается и кусает ужасно. Мортье, со своей стороны, исчез, вопреки полученным инструкциям; Молитор дал себя опрокинуть в Клентале, и Суворову удалось таким образом достигнуть Глариса. Быстрый марш через Молис и Керенцерберг на Саргане обещает ему теперь если не слишком смело задуманную отплату, то, по крайней мере, быстрое соединение с австрийцами Линкена, Елачича и Петраша. Но перед ним возникает новое препятствие, и оно происходит не от французов.
На утвержденный им план, энергично поддержанный на военном совете австрийским генералом Ауфенбергом, швейцарскими офицерами и английским комиссаром, полковником Клинтоном, один великий князь Константин налагает, на этот раз правильно, формальное veto. Ему представляется, что избранный путь слишком подвержен опасности со стороны противника, и после продолжительных споров он заставляет принять другой, более кружной, через Иланц и Кур на Майенфельд. Он действительно укроет армию от нападения; но на сей раз это, во всяком случае, будет отступление, хотя Суворов и не хочет в том сознаться. Кроме того, этот маршрут подвергнет беглецов испытаниям другого рода, которые, несомненно, одержат верх над их выносливостью и мужеством, и при другом начальнике совершенно их погубил бы. «Лучшее отступление стремительное», думал Суворов. Вскоре он дал самому себе блестящее опровержение.
В. И. Суриков. Переход Суворова через Альпы. 1899 г.
На высоте 2400 метров гора Паникс, через которую предстояло теперь перейти, оказалась 7 октября уже покрытой снегом. Из-за множества пропастей переход через нее был не только труден, но и опасен. Лошади скользили. Та, на которой ехал фельдмаршал, не раз чуть было не увлекла его в бездну. Всегда неустрашимый, старый воин вырывался, однако, из рук казаков, силой старавшихся ему помочь.
– Оставьте меня! Я поеду один!
– Сиди! – отвечали они ему.
И он покорялся.
Для начальника и для армии, которою он командовал в дни более счастливые, этот марш является, однако, самым прекрасным подвигом, возбуждающим удивление потомства. Он заслуживает почетного места в военной истории всех времен.
IV
В Иланце Суворов был уже в состоянии вновь произвести сосредоточение своих войск и снабдить их провиантом. С прибытием в Фельдкирх он стал, прежде всего, думать, более чем когда-либо, о том, чтобы снова перейти в наступление. Он мог теперь иметь такое намерение, не будучи слишком дерзким. С 28 сентября, вследствие того, что эрцгерцог остановил свое движение и вернул некоторые части назад, Корсаков снова вступил с ним в сношения и занял свой прежний лагерь в Дерфлингене, около Шафгаузена. Справа от него Науендорф с 8000 австрийцами прикрывал Рейн, от Вальдсгута до Шафгаузена; слева полковник Титов с одним полком, уцелевшим от цюрихского поражения, охранял окрестности Констанцского озера. Корпус Конде, формировавшиеся швейцарские батальоны и баварские войска, бывшие в пути, обещали в скором времени подкрепления, которые вознаградили бы, и даже с излишком, за понесенные потери. Но побежденный при Цюрихе был подавлен. Его прежнее хвастовство уступило место полному унынию. Эрцгерцог, с другой стороны, не выказывал расположения возобновить попытку действовать сообща. Он сначала хотел подождать Суворова и, таким образом, позволил Массена оправиться от тревоги, которую вызвало в нем появление фельдмаршала в Швейцарии. Так как Суворов от него ускользнул, французский генерал бросился на Корсакова и принудил его совершенно очистить левый берег Рейна. Наконец победитель при Нови вскоре сам перешел самым странным образом от воинственного пыла, который недавние испытания, кажется, еще более воспламенили, к нравственному упадку, тем менее оправдываемому; после напряжения всех своих сил, для противодействия злому року эта железная душа казалась еще не разбитой, а как бы выведенной из равновесия.
В письме к Ростопчину из Фельдкирха, помеченном 2/13 октября, начало и конец которого, должно быть, были написаны с промежутком в несколько дней, фельдмаршал начинал с того, что гордо возвещал о намерении оказать помощь Корсакову, «чтобы поправить зло», а продолжал описанием своего положения, положения генерал-лейтенанта и самого эрцгерцога, как не подающими никакой надежды на продолжение войны, «Победительная армия низошла на 10 000; пехота боса, нага; дневной провиант, в котором терпела недостаток, как и в патронах, чего последнего ради, наконец, избегал от сражения. Корсаков без палаток, плащей, артельных и прочих денег!» Он преувеличивал свои потери и общую нужду. У эрцгерцога, по его словам, оставалось 18 000 человек в Швейцарии, но он их расставлял «по гарнизонам», и Тугут, со своей стороны, только и думал о том, как бы ему сговориться с Директорией. Фельдмаршал получил известие о пребывании в Вене двух французских дипломатических агентов, присланных туда тайно, и он кончал словами: «Уже действовать надежды нет!»
Что произошло между началом и концом этого послания? С помощью английского агента, Викгама, и под его давлением, были начаты переговоры для достижения соглашения между фельдмаршалом и эрцгерцогом и приведения обоих генералов к дружным действиям. Так как эрцгерцог, по-видимому, был на это готов, Суворов поспешил распорядиться, чтобы Вейротер составил по этому предмету подробный план. Но, прибыв в Фельдкирх 12 октября (новый стиль), адъютант эрцгерцога, граф Коллоредо, сделал возражения. Австрийский главнокомандующий находил этот план чересчур сложным. Более правдоподобно, что он видел в нем другой недостаток: перейдя Рейн у самого верховья, фельдмаршал хотел оставить на произвол судьбы Граубинден и Форальберг, то есть территорию, от которой Венский двор не мог отказаться, даже на короткое время.
С другой стороны, Викгам, сопровождавший Коллоредо в Фельдкирх, сам изменил свой взгляд. Он убедился, вопреки мнению Вейротера, что, даже с корпусом Корсакова и принца Конде, Суворов располагал бы самое большее тридцатью тысячами человек, годных к походу. В то же время он составил себе довольно плохое мнение об этих войсках, храбрых, по его словам, но утративших всякую дисциплину со времени их пребывания в Италии и находившихся под начальством офицеров, которые, помимо полковой службы, ничего не смыслили на войне. Пообедав наконец с фельдмаршалом, он, хотя и был предупрежден и подготовлен к его выходкам, нашел его совершенно неспособным на какое-либо командование. Герой, только что прогремевший своими подвигами на всю Европу, выглядел совершеннейшим «дурачком»: с согнутыми коленями, с трясущимися головой и руками, он ходил из угла в угол по комнате, произнося бессмысленные слова. Когда
