— Танюша, почему снег? — почти беззвучно спросит он.
* * *
Он вернулся в Ненастье в субботу ещё до рассвета.
Утро в ноябре разгоралось, будто костёр на сырых дровах: где‑то сбоку, через силу, с белым дымом. Сначала в темноте засинели скаты крыш и какая‑то глубокая, неровная, извилистая трещина вдоль восточной стороны горизонта. Потом зябкая сизая мгла растеклась, словно водяная чума, мир оцепенел, и вдруг непонятно где замаялось острое красное пламя. Его было немного, не больше, чем на лучине, однако всё неподвижно посветлело само собой, и наступил день 22 ноября 2008 года.
Герман сидел в мансарде возле заиндевелого окна и ждал, пока в стакане с кипятильником забурлит вода. Он смотрел на безлюдные дачи с чистыми дворами, на ледяные вербы и липы, на дальние ровные луга с неожиданными зазубринами перелесков, на мягкие серебряные размывы рассеянного неба. В доме было холодно; Герман накрутил на себя все одеяла, которые отыскал. Печку ему не затопить — сторож Фаныч увидит дым, и до ночи из Ненастья не уйти, потому что улицы покрыты изморозью, чувствительной, как эмульсия на фотоплёнке, и любой след будет заметен, будто от динозавра.
Да, он вернулся в эту заколдованную деревню. Конечно, с тайником всё в порядке. Вокруг — полный покой. Но что же ему делать? Он уедет отсюда, и опять начнётся ползучее сумасшествие, опять сомнения примутся разъедать и точить здравый смысл, опять воображение наполнит сознание отчаяньем и картинами катастрофы… Легче сжечь мешки с деньгами, чем уйти от них.
Герман смотрел из окна мансарды и обречённо размышлял: может, ему уехать не в Самару, а куда‑то поближе, чтобы время от времени незаметно навещать свой тайник, если уж ему невмоготу не знать о состоянии клада? Это, ясное дело, не освобождение — но значительное удлинение поводка…
Невозможно уйти из Ненастья — а торчать тут бессмысленно. Западня. Но ведь он уже попадал в такие ловушки. Герман вспоминал свою жизнь. Он прятался в глыбовом развале возле моста через речку Хиндар у кишлака Хиндж. Он нёс дежурство на балконе «блиндажа», когда тянулось долгое «афганское сидение» в домах «на Сцепе»… Из одной ловушки его вытащил Серёга Лихолетов, когда начал стрелять по басмачам. Из другой ловушки его вышибла бывшая жена, когда позарилась на его квартиру…
Но не в квартире дело. Не в обороне укрепрайона. В своих незримых ненастьях полегли и Серёга Лихолетов, и Егор Быченко, и Каиржан Гайдаржи. Из такого ненастья он, Герман, сейчас выводил Танюшу — и уже почти вывел, уже видно, где безопасно, — а он, как на пехотную мину, наступил на свои миллионы и не может сойти с детонатора. Деревня Ненастье — капкан.
Не раздеваясь, он лёг на топчан, закрутился в одеяла, которые были, и уснул лицом к стене, чтобы сохранять тепло собственного дыхания.
В опустевшем Ненастье царила такая тишина, что Герман сквозь сон услышал с улицы, как брякает в петлях амбарный замок на воротах, а потом скрипит калитка. Кто‑то входил во двор. Герман одним прыжком очутился у окошка и увидел внизу молодого кучерявого мужчину в модном пальто; осторожно, чтобы не шаркаться плечами по доскам, гость пробирался через узкий проём калитки. На улице возле ворот стоял чёрный «лексус».
Это капитан Дибич наконец‑то пожаловал осмотреть дачу. Дубликаты ключей Дибичу дал покойный ныне Танцоров ещё 17 ноября, в понедельник.
Капитан уже поговорил со сторожем кооператива. Фаныч был пока что трезвый и произвёл хорошее впечатление. Капитан даже подержал лестницу, когда сторож за какой‑то надобностью полез на чердак своей хибары.
— Точно могу сказать: они сюда приезжали поздно вечером в четверг, — сообщил Фаныч. — Танюшка Куделина, я её с девчонок помню, и этот новый хозяин — Танцоров. Приезжали на машине Танцорова, называется «патруль». Часа два на даче провели. Я сам их запускал и выпускал через ворота.
— Очень интересно, — искренне удивился Дибич. Протокол он не вёл, но главное — узнать факты, а для формального допроса можно потом прислать опера. — Зачем они приезжали в такое время? Встречались с кем‑то?
— Того уж я не знаю, — с достоинством ответил Фаныч. — Не наше дело.
— Больше, значит, посетителей не было?
— Да вроде нет. Машины не проезжали, дыма из печи не видел.
— Хорошо, Андрей Митрофаныч. Вы молодец. Если что‑то случится, или если Неволина увидите, — сразу позвоните мне. Вот вам моя визитка.
— Так точно, позвоню, — Фаныч уважительно вытер пальцы о ватник и взял у капитана карточку. — Щас телефон суну на подзарядку.
— И объясните мне, как проехать к дому Куделиных.
Дибич сначала прогулялся по двору бывшей дачи Яр‑Саныча, подёргал запертую дверь сарая, обошёл домик по кругу, перебрал доски, жерди и рамы теплиц, приставленные к задней стене, покачал на прочность поленницу под навесом. Следов во дворе и на крыльце не было, но утром всё припорошило изморозью. Впрочем, Дибич не верил, что Неволин прячется здесь.
Это слишком просто. К тому же смущал странный визит Куделиной и Танцорова на дачу. Если Танцоров и Куделина в сговоре с Неволиным и приезжали сюда встретиться с ним, то у преступления получалась какая‑то слишком громоздкая конструкция — а это неубедительно для следствия и ненадёжно для злоумышленников. Если же сговора нет, то какого чёрта эти двое сюда приезжали? Любовное свидание, что ли? На выстуженной даче?
Дибич поднялся на крыльцо и сунул ключ в скважину врезного замка.
В это время в мансарде Герман вновь залезал под топчан и загораживал себя ящиком с тряпьём Яр‑Саныча. А куда ещё было прятаться в этом доме? Хорошо, что он не топил печь, а обыск, судя по всему, не настоящий…
Дибич вошёл в комнату и огляделся. Тахта, буржуйка, шкаф, комод. Старая посуда — разнобой из города. Три окошка с занавесками. Лестница наверх в мансарду, дощатый потолок с балками, поломанная пластмассовая люстра. Обои приколочены гвоздиками; старомодные матерчатые провода электропроводки натянуты на мелкие фарфоровые изоляторы. Длинные цветастые половики, под ними в углу — люк в подпол… Былое благополучие советского среднего класса, ставшее нынешней бедностью.
Дибич поднялся в мансарду. Скошенный потолок, заиндевелый от воды, что просочилась сквозь кровлю. Самодельный шкаф. Топчан. Кожух печной трубы. Возле окна — колченогий столик. На проводе висит лампочка.
Дибич заглянул в подпол. Тёмная стынь, окон нет, запах земли. Крутая лестница. Полки, уставленные стеклянными банками, в которых белеет что‑то ледяное — замороженные припасы. Пустые ящики. Канистры.
У Дибича зазвонил телефон. Это был Щебетовский.
— Спасибо, что набрали, Георгий Николаевич, — Дибич ходил по комнате и скрипел половицами. — Я вам звонил вчера и сегодня, вы были вне зоны.
— В Москву летал, — пояснил Щебетовский. — Бизнес, Сева, не догонялки казаки‑разбойники, у нас никто никого не ждёт. Могу я спросить, как дела?
Герман лежал в мансарде на полу под топчаном, не шевелился и слышал всё, что говорил Дибич.
— Давайте вместе друг друга поспрашиваем, — весело предложил Дибич. — Нам обоим будет интересно. Хотя злодей ещё не схвачен, а похищенные им сокровища ещё не найдены. Однако случилось нечто совсем детективное, Георгий Николаевич, а именно — коварное и таинственное убийство!
Дибич посмеивался над тяжеловесным напряжением Щебетовского.
— Что за убийство? — раздражённо спросил Щебетовский.
— Убийство некоего Владислава Танцорова, риелтора, который купил у Неволина дачу. Кстати, я сейчас как раз на этой даче.
Герман едва не приподнялся на локтях, вздымая на спине весь топчан. Танцорова убили? С ума сойти! Где? Как? Кто? За что?
— Ну, рассказывайте, если мне нужно об этом знать, — брюзгливо сказал Щебетовский. Ему очень не понравилось, что история становится сложнее.
— Его убили в ночь с четверга на пятницу возле общежития, где жили Неволин и Куделина, а сейчас живёт одна Куделина. Сначала выстрелили ему в бок сквозь дверь машины из охотничьего ружья, потом перетащили на заднее сиденье и свернули шею. Причём незадолго до убийства Танцоров приезжал сюда, на эту дачу, вместе с Куделиной. Видимо, отсюда Танцоров увёз Куделину домой в общежитие, а там на парковке его и ждал убийца.
Герман жадно ловил каждое слово Дибича.
— Думаете, это Неволин?
Дибич сел на тахту и скрестил ноги в дорогих итальянских ботинках.
— Танцоров убит из ружья, которое принадлежало тестю Неволина. Мы установили это по гильзе. У Неволина мог быть мотив. Например, ревность. Или месть Танцорову за какое‑то неудовольствие во время сделки с дачей.
Герман как наяву видел всё, о чём говорил Дибич: позавчера чёрный «патрол» стоял во дворе дачи — и вот он уже на парковке возле общаги; дверь водителя продырявлена, и в салоне — Танцоров со свёрнутой шеей…
