— Туника, — пробормотала я.
Ее ткань собиралась складками по спине Цезаря.
Он сел, стянул через голову одежду, а потом освободил меня от платья, дабы ничто не разделяло наши тела.
Кровь во мне закипела, разрывая жилы, однако Цезарь не откликнулся на мою страсть немедленно. Он стал покрывать поцелуями мои грудь и живот с медлительной чувственностью, заставлявшей стонать от страсти, особенно когда он добрался до моих сосков и стал ласкать их губами с нежностью, как ребенок. У меня перехватило горло, я чувствовала, что задыхаюсь. От нетерпения у меня вырвался протяжный прерывистый крик.
Он мгновенно наклонился вперед и прижался лицом к моей шее. Я ощущала его дыхание и почти не могла разобрать слова. Что он говорил?
— Теперь ты моя… Сейчас! Сейчас!
Наконец почувствовала тяжесть его тела и подала бедра вперед, чтобы соединиться с ним. Я ждала целый год, и если это не произойдет сейчас же, я просто умру. Каждая частица моего тела изнемогала от желания.
С тех пор как мы в последний раз были вместе, прошло немало времени, но тело хранит интимные воспоминания. Цезарь слился со мной, мы стали единым целым. Я не забыла, каково это — когда он со мной. Одновременно я осознавала, что он существует сам по себе, и чувствовала наше сладостное различие.
Мною овладело неистовство совокупления — состояние, когда люди забывают о человеческой природе и обращаются в голодных зверей, алчущих чужой плоти. Два цивилизованных существа с их опытом, познаниями, образованием и воспитанием превратились в нагие тела с единственным стремлением породить очередной всплеск наслаждения. А за ним последует опустошение.
Взрыв жизни, за ним следует смерть. В любовном акте человек повторяет свою судьбу. Однако конец, к которому он стремится в страсти, безмерно сладостен.
Я обнимала его спину и пыталась не оцарапать, но знала, что не сдержу себя. Да и как могло быть иначе, если важно одно — чтобы он вошел в меня глубже, глубже, еще глубже!
Позже, лежа с ним рядом и переводя дыхание, я пыталась рассмотреть его лицо. Он выглядел моложе, чем когда бы то ни было.
— Моя дорогая, — сказал он мне, — я даже не думал, что почувствую это снова.
Мы лежали в спутанном клубке простыней, мокрых от пота. Они остывали, несмотря на тепло наших тел. Точно так же и страсть быстро обретает самостоятельность, словно отделяется от наших реальных личностей.
— Я по-прежнему люблю тебя, — промолвил он задумчиво. — Я люблю тебя так же, как любил в Египте. Люблю здесь, в Риме, как в открытом дворце в Александрии.
Только теперь я поняла, что в сознании Цезаря я привязана к Египту — такая же неотъемлемая часть моей страны, как пирамиды. Он думал, что я навсегда осталась на берегах Нила.
— Я живая женщина, — ответила я. — Настоящая, способная жить и дышать в самых разных краях.
— Я должен признаться, что не думал о тебе так. Я думал о тебе как о местной богине.
Я рассмеялась.
— Вроде тех, что живут у источников или скал?
Цезарь выглядел пристыженным.
— Именно. Мое прибытие в Александрию сейчас кажется сном, и ты была его частью. Трудно соотнести эти воспоминания с тобой, когда ты здесь… Почему бы мне, — он рассмеялся от этой мысли, — не взять тебя на Форум! Да. Ты познакомишься с Цицероном, Брутом и молодым Октавианом, а я докажу себе, что ты настоящая.
— Ты обладал мной. Ты знаешь, что я настоящая.
— Нет. Это тоже похоже на сон. — Его голос звучал тихо. — Темная комната. Тайный визит. Любовное действо при одной зажженной свече, разговор приглушенными голосами. Завтра все покажется сном, что приснился мне в лагере.
— Но ведь через несколько часов я увижу тебя при свете дня!
— И я выступлю с официальным приветствием по поводу твоего прибытия в Рим. Облачусь в тогу (наряд, надо сказать, страшно неудобный), произнесу высокопарную речь и постараюсь тебе не подмигивать.
— А я буду гадать, не возбужден ли ты под этой тогой.
— Ну, тут гадать нечего, — заверил Цезарь. — Официальные обязанности захватывают целиком.
Он помолчал.
— Ты понимаешь, что ты в гостях у меня, а не у римского государства? Так проще. Не нужно устраивать торжественных церемоний, и у сената нет возможности использовать тебя вместо меня: оскорблять тебя, когда хочется оскорбить меня, или льстить тебе, когда хочется подольститься ко мне. О, это заноза в моем боку, — с горечью вздохнул Цезарь. — Недруги готовы использовать против меня все возможные средства, и я не хочу, чтобы ты стала пешкой в их игре.
— Почему ты вообще о них беспокоишься? — спросила я. — Похоже, эти люди способны лишь путаться у тебя под ногами.
Он тихонько рассмеялся.
— Я беспокоюсь о них — прекрасно сказано! — потому что они представляют собой законную власть Рима. Такова наша власть с тех самых пор, как пятьсот лет тому назад сбросили царей. Эти люди считаются сторожевыми псами нашей свободы и бдительно следят за каждым шагом тирана вроде меня.
— По-моему, в их существовании нет ни капли смысла. Они мешают Цезарю, и какой от них толк?
— Истинные слова дочери Птолемеев.
Он наклонился и подобрал свою тунику. При тусклом свете я заметила, что все-таки оставила отметины на его спине. Я облизала палец и провела по царапинам.
— Кальпурния поинтересуется, откуда они взялись, — промолвил Цезарь, поежившись от прикосновения.
Кальпурния! Для меня это стало ударом: я полагала, что они или развелись, или живут раздельно.
— Прости, — промолвила я, не кривя душой: Кальпурния представлялась мне немолодой римской матроной со строгим взглядом и поджатыми губами.
— Бедная Кальпурния, — сказал Цезарь, чем удивил меня. — Большую часть жизни она проводит в ожидании моего возвращения. Из двенадцати лет нашего брака одиннадцать лет меня не было в Риме.
Молода ли она? Возможно. И он так мало пробыл с ней. Должно быть, она до сих пор ощущает себя невестой. Как женщина, я пожалела ее. Потом я вспомнила Эвною, и мне стало не по себе.
— А что скажешь о царице Мавритании? — выговорила я, мысленно молясь о том, чтобы он объявил эту историю клеветой Сципиона.
— Мне было одиноко, — просто ответил Цезарь, — и она скрасила мое одиночество. — Он вздохнул, как человек, совершивший ошибку. — Я и провел-то с ней одну ночь, чего вполне хватило. Если у меня имелись иллюзии, что царица по положению будет царицей и на ложе, Эвноя убедила меня в обратном. За это ты можешь поблагодарить ее. А Сципион, не упускающий случая меня уязвить, стал распускать слух, будто она жила в моем шатре всю кампанию. Поверь, это не так. Она заставила меня лишь сильнее тосковать по тебе — единственной женщине, что мне по-настоящему нужна. Ты единственная, кого я хотел бы всегда иметь в своем шатре, да не могу.
