— Человек с письмом от Оливера Кромвеля? — переспросил кардинал. — А как он выглядит?
— Настоящий англичанин, монсеньер, светловолосый с рыжеватым оттенком, скорее рыжий, с серо-голубыми, почти серыми глазами; воплощенная надменность и непреклонность.
— Пусть он передаст письмо.
— Монсеньер требует письмо, — сказал Бернуин, возвращаясь из кабинета в приемную.
— Монсеньер получит письмо только от меня, из рук в руки, — отвечал молодой человек, — а чтобы вы убедились, что у меня действительно есть письмо, вот оно, смотрите.
Бернуин осмотрел печать и, увидев, что письмо действительно от генерала Оливера Кромвеля, повернулся, чтобы снова войти к Мазарини.
— Прибавьте еще, — сказал ему молодой человек, — что я не простой гонец, а чрезвычайный посол.
Бернуин вошел в кабинет и через несколько секунд возвратился.
— Войдите, сударь, — сказал он, отворяя дверь.
Все эти хождения Бернуина взад и вперед были необходимы Мазарини, чтобы оправиться от волнения, вызванного в нем известием о письме Кромвеля. Но, несмотря на всю проницательность, он все-таки не мог догадаться, что заставило Кромвеля вступить с ним в сношения.
Молодой человек показался на пороге его кабинета, держа шляпу в одной руке, а письмо в другой.
Молодой человек показался на пороге его кабинета, держа шляпу в одной руке, а письмо в другой.
Мазарини встал.
— У вас, сударь, — сказал он, — есть верительное письмо ко мне?
— Да, вот оно, монсеньер, — отвечал молодой человек.
Мазарини взял письмо, распечатал его и прочел:
«Господин Мордаунт, один из моих секретарей, вручит это верительное письмо его высокопреосвященству кардиналу Мазарини в Париже; кроме того, у него есть другое, конфиденциальное письмо к его преосвященству.
Оливер Кромвель».
— Отлично, господин Мордаунт, — сказал Мазарини, — давайте мне это другое письмо и садитесь.
Молодой человек вынул из кармана второе письмо, вручил его кардиналу и сел.
Кардинал, занятый своими мыслями, взял письмо и некоторое время держал его в руках, не распечатывая. Чтобы сбить посланца с толку, он начал, по своему обыкновению, его выспрашивать, вполне убежденный по опыту, что мало кому удается скрыть от него что-либо, когда он начинает расспрашивать, глядя в глаза собеседнику.
— Вы очень молоды, господин Мордаунт, — сказал он, — для трудной роли посла, которая не удается иногда и самым старым дипломатам.
— Монсеньер, мне двадцать три года, но ваше преосвященство ошибается, считая меня молодым. Я старше вас, хотя мне и недостает вашей мудрости.
— Что это значит, сударь? — спросил Мазарини. — Я вас не понимаю.
— Я говорю, монсеньер, что год страданий должен считаться за два, а я страдаю уже двадцать лет.
— Ах, так, я понимаю, — сказал Мазарини, — у вас нет состояния, вы бедны, не правда ли?
И он подумал про себя: «Эти английские революционеры сплошь нищие и неотесанные мужланы».
— Монсеньер, мне предстояло получить состояние в шесть миллионов, но у меня его отняли.
— Значит, вы не простого звания? — спросил Мазарини с удивлением.
— Если бы я носил свой титул, я был бы лордом; если бы я носил свое имя, вы услышали бы одно из самых славных имен Англии.
— Как же вас зовут?
— Меня зовут Мордаунт, — отвечал молодой человек, кланяясь.
Мордаунт.
Мазарини понял, что посланец Кромвеля хочет сохранить инкогнито.
Он помолчал несколько секунд, глядя на посланца с еще большим вниманием, чем вначале.
Молодой человек казался совершенно бесстрастным.
«Черт бы побрал этих пуритан, — подумал Мазарини, — все они точно каменные».
Затем он спросил:
— Но у вас есть родственники?
— Да, есть один, монсеньер.
— Он, конечно, помогает вам?
— Я три раза являлся к нему, умоляя о помощи, и три раза он приказывал лакеям прогнать меня.
— О, боже мой, дорогой господин Мордаунт! — воскликнул Мазарини, надеясь своим притворным состраданием завлечь молодого человека в какую-нибудь ловушку. — Боже мой! Как трогателен ваш рассказ! Значит, вы ничего не знаете о своем рождении?
— Я узнал о нем очень недавно.
— А до тех пор?
— Я считал себя подкидышем.
— Значит, вы никогда не видали вашей матери?
— Нет, монсеньер, когда я был ребенком, она три раза заходила к моей кормилице. Последний ее приход я помню так же хорошо, как если бы это было вчера.
— У вас хорошая память, — произнес Мазарини.
— О да, монсеньер, — сказал молодой человек с таким выражением, что у кардинала пробежала дрожь по спине.
— Кто же вас воспитывал? — спросил Мазарини.
— Кормилица-француженка; когда мне исполнилось пять лет, она прогнала меня, так как ей перестали платить за меня. Она назвала мне имя моего родственника, о котором ей часто говорила моя мать.
— Что же было с вами потом?
— Я плакал и просил милостыню на улицах, и один протестантский пастор из Кингстона взял меня к себе, воспитал на протестантский лад, передал мне все свои знания и помог мне искать родных.
— И ваши поиски…
— Были тщетны. Все открылось благодаря случаю.
— Вы узнали, что сталось с вашей матерью?
— Я узнал, что она была умерщвлена этим самым родственником при содействии четырех его друзей. Несколько ранее выяснилось, что король Карл Первый отнял у меня дворянство и все мое имущество.
— А, теперь я понимаю, почему вы служите Кромвелю. Вы ненавидите короля?
— Да, монсеньер, я его ненавижу! — сказал молодой человек.
Мазарини был поражен тем, с каким дьявольским выражением произнес Мордаунт эти слова. Обычно от гнева лица краснеют из-за прилива крови, лицо же молодого человека окрасилось желчью и стало смертельно бледным.
— Ваша история ужасна, господин Мордаунт, — сказал Мазарини, — и очень меня тронула. К счастью для вас, вы служите очень могущественному человеку. Он должен помочь вам в ваших поисках. Ведь нам, власть имущим, нетрудно получить любые сведения.
— Монсеньер, хорошей ищейке достаточно показать малейший след, чтобы она распутала его до конца.
— А не хотите ли вы, чтобы я поговорил с этим вашим родственником? — спросил Мазарини, которому очень хотелось приобрести друга среди приближенных Кромвеля.
— Благодарю вас, монсеньер, я поговорю с ним лично.
— Но вы, кажется, говорили, что он обошелся с вами дурно?
— Он обойдется со мной лучше при следующей встрече.
