если уж на то пошло? – сказал я. – В Пограничье Малыш в полной безопасности? Тут странных тварей не водится? И Большую Охоту встретить нельзя? И все фриландцы всегда ведут себя нормально? Или мы и правда собираемся посадить Малыша в комнату, набитую игрушками, и продержать в ней до старости?
Баламут пробормотал что-то энергично и неразборчиво. Морган кивнул.
– На самом деле я тоже так думаю, – сказал он. – Поэтому самое лучшее, что мы можем сделать – это отправиться вместе с ним. Кроме того, – продолжал он, – есть вероятность, что в Городе мы найдем Короля и ты, Рыжий, сможешь обратиться к нему со своей просьбой. Я думал об этом. Это последняя возможность, которая еще осталась у Ники.
Рыжий смотрит на Моргана, и выражения его лица я не могу понять.
– Так что в целом тут даже думать не о чем, – приговорил Морган. – Ну если, конечно, ни у кого тут не осталось срочных дел, – добавил он с иронией, глядя на Баламута.
Рыжий сморгнул и помолчал. А потом проговорил с какой-то несвойственной ему неуверенностью:
– Да как тебе сказать… пожалуй, не осталось... пожалуй, они теперь справятся и без меня...
– Кто – они? – переспросил Морган, в упор глядя на него.
– А ты знаешь, – рассеянно пробормотал Рыжий, – как переводится «они» с японского? «Чудовища».
Мы подождали, не скажет ли он еще чего-нибудь, но он шел в рассеянности, сбивая перчаткой снег с елочных лап возле тропы, и молчал. Снег шлепался комочками, которые пробивали в измягчевших сугробах на обочине ровные глубокие ямки. Сугробы по обочинам то и дело сходили на нет, и черная мягкая земля выглядывала. Солнце радужно вспыхивало в каплях, унизавших хвою, и незнакомая птица села прямо перед нами на ветку и зачирикала. И я понял, что во Фриланде наступает весна.
– Это случайно не Граница? – с подозрением спросил меня Капитан. Мы подошли к туманному нежному ручью в мягких черных берегах, по которым сквозь комья уже пробивались зеленые стрелки.
– Нет, Граница далеко, – сказал я. – Там, – я показал направление.
– Уверен?
– Не трусьте, мамаша, – сказал Рыжий. – Смотрите-ка! Привет, Снусмумрик!
2.
Вот что это были за звуки, которые мы слышали, оказывается, уже некоторое время: человек, который сидел на широких перилах деревянного мостика, играл веселую мелодию на губной гармошке. На сидящем был просторный выцветший балахон и шляпа, и из-под потрепанных полей выглядывали длинный буратинистый нос, длинные черные, немного вьющиеся волосы и серьезные глаза. Музыкант отнял от губ гармошку, снял шляпу, положил ее рядом с собой на перила, встряхнул головой, расправляя волосы. Устроился поудобнее и посмотрел на нас, покачивая ногой.
Оказывается, он был очень молод.
Он был, вообще-то, страшно молод. В Лабиринте мы бы с таким зеленым пацаном и не заговорили всерьез.
Но ведь тут был не Лабиринт.
– Ты – дозорный? – спросил Рыжий, разглядывая черноволосого мальчишку.
– Ну да, – кивнул тот, разглядывая нас и болтая ногами.
– Непрофессиональное поведение для пограничника – шуметь вот так на виду, – проворчал Морган.
– А я не профессионал. Я – любитель, – объяснил черноволосый.
– Что еще ты любишь? – нахально спросил Рыжий. – Я смотрю, ты еще и любитель-музыкант.
– Да, – ответил черноволосый. – Без музыки весна во Фриланде никогда не обходится.
– Ну и где? – вопросил Рыжий, расставив руки. – Где зелень деревьев, вызванная к жизни чудесными звуками? Где пение птиц? Может, пора позвать профессионалов?
Черноволосый музыкант засмеялся.
– Не думаю, что какой-нибудь профессионал осмелится представить свою музыку на суд кицунэ-тян!
– Я скорблю! – провозгласил Рыжий. – Мороз сковывает цветы! Что нам делать, когда они опускают замерзшие головки, а музыканты не изволят для них играть?
– Делать всё, чтобы мороз не одерживал окончательную победу? – предположил музыкант, быстро взглянув на него. – Я вижу, кицунэ-тян уверен, что при встрече мороза с цветком всегда побеждает мороз.
– Даже во Фриланде всегда происходит именно так, – промурлыкал Баламут.
Длинноносый пацан почесал подбородок плечом.
– А согласился бы кицунэ-тян, – проговорил он как-то хмуро, – чтобы всё происходило так же, когда дело касается четырех рыжих мохнатых цветов жизни? Глазастых цветочков, высовывающих из норы свои черные носики…
Проговорив эту абракадабру, он склонил голову набок принялся с интересом изучать Баламута.
Баламут завис. Он сморгнул и, моргая, растерянно уставился на юнца. Впервые на моей памяти наш оборотень совершенно потерялся с ответом.
Не дождавшись от него реакции, черноволосый кивнул. И посмотрел на меня, болтая ногами под своей плащ-палаткой.
– Ты недавно был очень сильно ранен, – сказал он. – Вот сюда, – он небрежно махнул гармошкой мне в середину груди.
Он вроде бы сидел все время на месте, а говорил неторопливо. Интересно, сколько ему на самом деле лет? Я вспомнил, у кого я еще видел такую неторопливость: у профессиональных игроков в покер. И еще, иногда – у Моргана.
– Даже совсем чуть было коня не двинул, – ответил
