ноне жив.
— Отче владыко святейший, Христом Богом молю, не вноси ещё и ты в мою душу страх и сомнение. Слышал я сие движение о царевиче. Леденеет душа от него. И ведаю я, откуда слух ползёт. Посему и отправлю Романовых в дальние края на поселение и постриг повелю свершить, дабы к власти не было у них пути. А там как суд решит.
— Да уж решит во имя торжества правды, — отозвался патриарх.
И суд состоялся.
Допрашивали Фёдора Романова дьяки Судного приказа. Он винился перед ними в упрёк всем верхним вельможам:
— Бояре мне недруги великие. Они искали голов наших, а иные научали на нас говорить людей и холопов наших. А я сам видел и слышал то не однажды.
И Василий Романов твердил на допыте то же самое:
— Погибли мы напрасно и без вины к государю, в наносе от своей же братии. Но сами они помрут в измене прежде нас!
Эти слова исповеди братьев Романовых запали Борису Фёдоровичу глубоко в душу. Он поверил, что Романовы могли быть игрушкой в руках других скрытых врагов. Понял, что среди московских вельмож, тех, кто сегодня смотрит ему в глаза, как те же бояре Шуйские, может таиться коварство похлеще романовского. Но какое? Кто мог бы это сказать? А и нужно бы знать, думал царь Борис Фёдорович. Да испугался простого вывода: значило это, что повсюду должны быть его глаза и уши, чтобы стал он похож на Иоанна Васильевича, который способствовал и внимал доносам, наговорам, предательству. Но сие пять времена опричнины. Потому как потребуются карательные силы, тюремные подвалы, каких было в Кремле в Иоаннову пору больше, чем палат и церквей. Были каменные тюрьмы в монастырских подвалах, в крепостных башнях, при Разбойном, Земском и Стрелецком приказах, были тюрьмы в избах и в ямах: опальные, завозные, холопьи, разбойные, женские... Каких только Иоанновы слуги не настроили тюрем. За годы царствования Фёдора Иоанновича Борис Годунов, с царского позволения и без позволений, уничтожил в Кремле почти все тюрьмы. Да остались только для государевых изменников. Теперь там сидели Романовы с роднёй, а иных сидельцев и не было.
Что же выходило? Опять строить тюрьмы вместо общеполезных палат? Опять набивать подозрительным народом, а больше вельможами, приказными слугами. Вон среди дьяков сколько татей развелось. Да сам главный дьяк, бывший печатник Василий Щелкалов в злоумышленники метит, хотя и клялся многажды верой и правдой служить.
Такие размышления государя никак не давали ему оправиться от болезни, угнетали душу. Вновь Борис Фёдорович позвал своего духовного пастыря. Сказал Иову выстраданное, да так, что и не возразил патриарх:
— Отче владыко святейший, выслушал сына своего с верой. Воля моя такова: благослови на то, чтобы распорядился на постриг боярина князя Фёдора Романова в иноки. Да вышлю его в монастырь молиться Богу во славу спасения грешной души. Мера сия действеннее прочих лишит постриженника искать светской власти и сана.
— Вижу в тебе, сын мой царь-батюшка, истинную государеву мудрость. — Лицо Иова засветилось от радости, потому что и он не жаждал крови, а только ради соблюдения законов державных требовал. — Воля твоя, государь-батюшка, будет исполнена, постриг совершим. А ещё я обозначу места, в кои вышлешь всех изменников. Да пусть утвердит сие приговор боярской Думы.
Свой приговор боярская Дума вынесла в июне 1601 года. И по этому приговору Фёдора Романова постригли в монашество и, названного Филаретом, сослали в Сийскую Антониеву обитель за Белоозеро. Жену Фёдора, Ксению Ивановну, также постриженную в монахини и названную Марфою, услали в Заонежский погост. В Белоозеро увезли детей Фёдоровых. Туда же отправили их тётку, жену князя Черкасского и его самого. Братьев Фёдора и других родственников отправили кого в Усолье-Луду, кого в Великую Пермь, а ещё в Пелым, к угличанам, в Яренск и десятки других мест российской глухомани. Среди ссыльных был и думный дьяк Василий Щелкалов. Он, как выяснилось, состоял в сговоре с князьями Романовыми. И Борис Годунов, присовокупив ему прошлые происки в пользу боярской Думы, сослал его в «пустыни сибирские».
Вслед за ссыльными были посланы многие московские приставы, чтобы усердно смотреть за родом Романовых и беречь от слухов из России.
Вскоре же Борис Фёдорович начал поправляться. А как встал на ноги, позвал Иова в дальнюю поездку. И однажды ранним июльским утром кавалькада царя и патриарха, многих вельмож и иерархов церкви в сопровождении нескольких сотен стрельцов умчала в сторону Новгорода и Пскова. Там намечалась встреча со шведским королём. Но больше всего Бориса Годунова влекло желание побывать в Псково-Печерском монастыре. Государь хотел посмотреть в глаза архимандриту монастыря Иоакиму и спросить его, почему он не подписал избирательную Соборную грамоту, а его паства не приняла присяги на верность государю.
Но, прибыв в Псково-Печеру, спустившись по «кровавой дороге» путём Ивана Грозного и увидев боголепие монастырской жизни, честь, оказанную ему при встрече, Борис Фёдорович усмирил свой порыв и жажду посчитаться с монахами, сделал в монастырь большой денежный вклад и подарил колокол.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
СМЕРТЬ ИРИНЫ
Дорога от Кремля к Новодевичьему монастырю всегда была живой и шумной. Тянулись московские бабы к женской обители с тех пор, как закрылась там в келье бывшая царица Ирина. Что их влекло к монастырю, только ли желание поклониться инокине Александре, женщине многих добродетелей, печали и благочестия? Кто знает? Но жаждали они видеть инокиню Александру, помолиться с нею перед образами Божьими, часами простаивали возле ворот в ожидании, когда вдовствующая царица, любезная сердцу горожанок, появится во дворе монастыря, подойдёт к ним, скажет сердечное слово.
Первые два года со дня пострижения Ирина-Александра выходила иногда к горожанкам, радовала их своей беседой. А позже, когда были построены палаты да церковь при них, Александра с позволения игуменьи пускала московских женщин к себе в церковь и молилась с ними. Те, кому доводилось помолиться с бывшей царицей, считали себя осчастливленными судьбой.
Но последнее время Ирина всё чаще и чаще болела, дни, недели и месяцы проводила в уединении, всё ждала, когда Всевышний позовёт её на суд праведный, и игуменья запретила пускать в палаты инокини Александры горожанок.
И всё-таки среди московских женщин была одна удачница, которой часто доводилось бывать в палатах царицы-инокини. Сие счастье неожиданно привалило Катерине. Но не потому, что Ирине понадобились ведовские предсказания, а по той причине, что Катерина была ещё замечательной рукодельницей: вышивала узоры и картины, вязала тонкие кружева. А ещё
