мои вещи.
Я перебирал сумки, стараясь сделать из трех одну, трамбовал тряпки, распихивал одежду, чтобы сверху устроить ноутбук и термос. Роман и Маргарита Николаевна за этим наблюдали, отчего мне казалось, что они заодно.
— Хорошо, что дебильный съехал, — сказала Маргарита Николаевна, глядя на мои упражнения. — Проходу от него никакого не было.
— Что? — я оторвался от термоса.
— Дебильный, — Маргарита Николаевна указала вдоль коридора. — Всю неделю слюни пускал, так и хотелось тряпкой съездить…
Забавно.
В одну утрамбовать не получилось, в две. Я расписался в квитанции, и мы спустились на первый этаж. Маргарита Николаевна нас пристрастно провожала.
— Куда думаешь? — спросил Роман. — Остановиться где есть?
— Сейчас узнаю. Позвонить можно?
Маргарита Николаевна разрешила. Я зашел за загородку и позвонил Механошину. Ответила секретарша, сказала, что Александр Федорович занят, лучше позвонить ближе к вечеру, Александр Федорович приезжает всегда ближе к вечеру. Понятно.
— До вечера можно вещи оставить? — спросил я.
— Ну мы же их из кладовки взяли уже, — сказала Маргарита Николаевна. — Я выдавать выдаю, а оформлять не могу, печать нужна.
Маргарита Николаевна злорадно улыбнулась. Я подумал, что неплохо бы ей пойти в задницу, но вслух не сказал. Направились к выходу. Я подумал, что вряд ли увижу вестибюль этой гостиницы еще раз, и Маргариту Николаевну, и тоскливый коридор, и бабу-водомерку, ее я, впрочем, и так не видел, но грустить по ней не собирался.
— Жить, что ли, негде? — смилостивилась Маргарита Николаевна вслед.
Я не ответил этой бессовестной женщине.
— Так иди к ненормальной, — посоветовала Маргарита Николаевна. — У ней свободно всегда.
Мы покинули гостиницу.
Из «Мотоблока и дрели» раздавались противоречивые звуки.
— Снаткина, кажется, комнаты сдает? — спросил я. — А, ты же не знаешь…
— Да нет, сдает точно. Я сам у нее живу.
— Что?!
— У Снаткиной и живу, — повторил Роман. — Комнату снимаю.
— Как?
Необычное чувство, помутнение в голове. Мышь укусила меня в прошлом веке, я впал в стихийную летаргию и проснулся в новом веке, в нем все поменялось, теперь у ветрил микропуты.
— Она действительно сдает комнаты. Пойдем?
Оригинально. В высшей степени. Снаткина. Меня выгнали из гостиницы, и теперь я живу в сарае у Снаткиной, в таких условиях я должен писать книгу «Чагинск: город-труженик, город-солдат». Надо найти Хазина, узнать, что происходит, куда он делся и как дела с фотографиями.
— Роман, а Хазин, он был на поисках?
— Нет, — ответил Роман. — Там знакомых никого. Разве что Светлов.
— Светлов приходил?
— Кажется, да.
— Что значит «кажется»? — не понял я.
— Сначала его вроде нет, — ответил Роман. — Мы приезжаем на автобусе, выходим в квадрат, час шагаем через лес цепью. Потом он появляется. Я вижу, как он идет, он же долговязый, его за километр видно. А потом, на обратном пути, в автобусе его снова нет. Наверное, его подвозят на полпути. Но я не очень уверен.
А вот что Хазина нет, уверен.
Хазин растворился. За эти дни он должен был подготовить фотографии. Памятник, карьер, лучшие люди. Интересно, как дела с памятником? Чичагин до сих пор из папье-маше?
Хазин исчез, а Роман ищет. А мог бы плясать в Саратове.
— Рома, скажи, пожалуйста… ответь то есть.
— Да? — Роман обернулся.
— А тебе-то какое до всего этого дело? До поисков этих?
Роман потрогал нос.
— Не знаю. Зацепило…
— Пойдем в «Чагу», — предложил я. — Что-то… надо отдохнуть.
Роман кивнул.
«Чага» была открыта, Люся сидела в кресле у стены склада, курила и смотрела перед собой. Сказала, что пиво есть, а тары окончательно нет, всю побили эти скоты в комбинезонах, так что они сегодня закрыты. Я протянул ей термос, Люся налила два литра.
На запад проехала оранжевая дрезина.
Я пил из термоса, Роман из крышки. Пиво было теплым, но вкусным, хлебным, плотным; из термоса оно пилось легче, чем из кружки, питье из термоса — неплохой выбор, пиво непонятным образом приобретало некоторую округлость. А может, мне это казалось, я пролежал в больнице три дня, потом был Виталик, треугольная кошка и печальное ощущение.
— Интересное место, — заметил Рома. — Тут должны подавать чай из чаги…
— Люся! — позвал я. — А ты чагу в чай не крошишь?
— Я в пиво ее натираю, — ответила Люся. — Для горчинки.
Роман поглядел в кружку, а я не стал в термос глядеть, подумав, что это неплохо. Пиво с чагой. Уезд издревле славился своими искусными пивоварами, чаговое пиво было известно далеко за его пределами, по легенде рецепт был составлен самим Антиохом Чичагиным и с тех пор практически не менялся, классическая схема: вода, солод, хмель, чага. Вкусно. Легкий, едва уловимый трюфельный аромат.
Люся принесла нам глиняную кружку с сушками.
— Чага для жёлчи хорошо, — сказала Люся. — А если с пивом, то еще лучше, лечебное получается. Если подморозить — то от язвы, а если нагреть — то от запора.
Чага помогает от язвы и запора, это прописывал в своих записях еще сам Чичагин.
Люся удалилась в помещение кафе, мы с Романом остались. Надо как-нибудь прийти сюда вечером, думаю, тут хорошо.
— Мне ее жаль, — сказал Роман.
— Кого? Люсю? Люся счастливый человек.
— Эту девушку. У которой ребенок пропал.
Роман пил чаговое пиво из алюминиевой крышки.
— Всех жаль, — говорил Роман. — И родителей второго мальчика, Куприяновых. Жили вроде люди, все нормально, ну как нормально, планировали что-то, собирались к морю на машине поехать. И все, кончилась жизнь и не будет ее никогда…
Ну да, жили же люди, собирались в Витязево, там море, там тепло, вареная кукуруза в кастрюлях, и на каждом дереве самостоятельный наглый сверчок, а если подождать, то из колючих кустов выскочит тонкошеяя пугливая птица.
И приготовлены спиннинг и блесны, пачка кассет с фотопленкой, чтобы хватило на месяц, маленькую газовую плитку нашли, с палаткой договорились, и кончилось вдруг. Утром все еще было и было в обед, а вечером ничего. И не изменить.
— Я видел ее глаза, — сказал Роман. — Как у умирающей собаки.
Я осторожно поглядел на Романа. Он говорил всерьез. Такие пошлые вещи можно произносить только всерьез.
Человек — как чага. Нарастает.
Глава 11. Прощальный груминг
Дом Снаткиной на углу улицы Сорока лет Октября и улицы Кирова оставался крепок, не просел и не покосился, но цветом стал похож на жирафа — краска на стенах неравномерно выгорела, и сквозь красноватый сурик пробивались желтые пятна. Три широких окна на фасаде украшали причудливые, с многоэтажными волнами и завитушками синие наличники, окна на боковых стенах выглядели проще — углы и ромбы на наличниках, а сами оконные проемы узкие и
