меньше интересовала его бывших подчинённых. Я грустно констатировала про себя данный факт — сценарий этого сериала мне был давно известен. «Се ля вуха!», как любил говорить Лабецкий в пору нашей совместной службы на «Скорой».
Однажды, когда он ещё был совсем тяжёлым, я решила привести к нему нашего батюшку. По определённым дням недели отец Михаил проводит пасторские беседы с медсёстрами и санитарками в конференц-зале больницы. Там я и нашла его. Народу в зале, как всегда, было очень много. На эти встречи со священником собирается не только дежурная смена, но приходят и те сотрудники, у которых выходной день. Это всегда радует.
Я просочилась в дверь и присела на краешек стула в глубине зала, ожидая окончания беседы.
— Воспитать своё сердце непросто. — Говорил отец Михаил. — Воспитать ум значительно легче, каждый в пределах своих способностей может его развить. А наше сердце — очень сложный духовный орган. И главная сложность на пути воспитания своего сердца — это наш страх перед чужим страданием, перед чужой душевной болью, духовной трагедией. Мы сужаем и защищаем своё сердце, потому что боимся видеть человека в его страдании, боимся услышать крик его души. Мы отстраняемся от него и закрываемся. И, закрываясь, мы делаемся всё уже и уже… Чтобы воспитать своё сердце, надо постоянно спрашивать себя: могу ли я впустить в своё сердце чужое страдание? Умею ли я сострадать любому человеку, которому больно, страшно, холодно или голодно?
Я осторожно переводила взгляд с одного задумчивого лица на другое. Конечно, далеко не все наши сёстры и санитарки идеал милосердия. Иногда такое выкинут — хоть стой, хоть падай… Одну медсестру за постоянное хамство с больными мне пришлось даже уволить, но проблемы остались. С санитарками вообще беда. Санитарки наши — все тётки местные. Из города санитарить к нам в больницу никто не поедет, так что выбирать не приходится. Как говорится, «что имеем…». Есть несколько особ крепко пьющих. В нищие девяностые последнее больничное бельё пропивали. Но так и работают у нас, куда от них денешься? Из одного отделения выгонят за пьянку, недели через две, смотришь, — уже на другом больных кормит… Но и верующие сотрудники тоже есть в каждом отделении. С верующими всегда легче работать: меньше всяких срывов, разборок и препирательств… Поэтому так важно, что наш батюшка часто встречается с персоналом больницы.
— Так что, я должна разделять страдания бомжа, который только что из тюрьмы вышел? — Спросила с места, не сдержавшись, одна из сестёр.
На неё зашикали, кто-то засмеялся. Отец Михаил кивнул и продолжил.
— Я именно о таком сострадании говорю, когда мы не разбираемся, прав человек или виноват… Не закрываем глаза и не зажимаем уши. Но чаще всего именно так мы начинаем искать себе оправдание. Страдает — да! Но разве не он сам в этом виноват? И почему именно я должен отозваться? Разве нет никого другого? Разве он мне самый близкий человек?.. Ведь так? Но чужого страдания нет, потому что мы друг другу не можем быть чужими… Если вдвоём страдание нести, то оно пополам делится… Апостол Павел говорил: «Друг друга тяготы несите…».
— Всё равно непонятно! — заупрямилась всё та же медсестра — Мне что, тоже надо туберкулёзом заболеть?
Отец Михаил по-доброму улыбнулся.
— Если позволите, я Вам сейчас о своём личном опыте расскажу… Здесь одни медики, Вы меня поймёте… Я тогда только закончил ординатуру по хирургии и сам напросился в «горячую точку»… А там сразу попал в переплёт. Прибыла партия солдат подкрепления, совсем дети, только из-под материнского крыла… И сразу в бой… Очень много было раненых. Я тогда принял подряд человек десять, если не больше. Очень старался сделать для них всё возможное, не ошибиться, ничего не пропустить. И спешил, чтобы, как можно скорее всем помочь. Обрабатывал раны на руках, ногах, спинах, груди… Когда освободился, пошёл их проведать… Смотрю на них — и ни одного человека не узнаю. Только вижу, в глазах каждого мальчишки до сих пор стоит дикий ужас, который они пережили во время боя. Они так и не смогли выйти из шока… Очень стыдно мне стало тогда. И после, когда прибыла следующая группа раненых, я вёл себя с ними по-другому. Я стал с ними разговаривать. Мои руки и голова работали, выполняя свою задачу, но я часто смотрел в лицо каждому и задавал самые пустяковые вопросы: как тебя зовут? где тебя ранили? очень было страшно? кто был рядом? Они мне отвечали, и, отвечая на мои вопросы, успевали освободиться от своего страха, выливали его на меня. И потом в палате на обходе я, во-первых, всех узнал, а, во-вторых, убедился, что шок у них прошёл, что они успокоились.
После окончания беседы отца Михаила окружили, Я тоже подошла поближе и встала за спинами сестёр так, чтобы он меня увидел. Встретив мой нетерпеливый взгляд, батюшка всех отпустил и подошёл ко мне. Я попросила его пройти к Лабецкому.
— Сергей Петрович! — Позвала я, когда мы вошли в палату.
Он был совсем плох тогда: лежал с закрытыми глазами и никак не отозвался на моё обращение. Отец Михаил сел возле его постели и взял в руки его горячую влажную ладонь. Лабецкий с трудом приоткрыл глаза, взглянул, но не удивился, только почти прошептал, с трудом разжимая спёкшиеся губы.
— Я неверующий…
Отец Михаил погладил его руку. Сказал тихо и спокойно.
— Ну и что? Я ко всем больным прихожу, которые ещё не встают… Я знаю, Вам сейчас трудно со мной разговаривать, ну, и не надо… Будете лучше себя чувствовать, мы непременно поговорим. А пока… Вы — человек неверующий, а я — верующий… И очень хочу Вам помочь. Вы не напрягайтесь, лежите себе и слушайте, как я сейчас буду с Богом разговаривать и о Вашем здравии его просить.
Отец Михаил встал, отошёл к окну и начал тихо молиться. Лабецкий затих, вытянулся на постели, снова закрыв глаза. Я вышла из палаты, оставив их наедине. Я была уверена, что отец Михаил найдёт нужные слова. Лабецкого надо было спасать, и наш батюшка всегда нам в этом помогал.
Пришла зима, и с установлением снежного покрова Лабецкому стало лучше. Массивное лечение выполняло свою работу: в голове понемногу прояснялось, перестали дрожать конечности, не таким мучительным был кашель. Он покорно переносил все манипуляции, которым подвергала его Соловьёва: пневмоперитонеум («поддувание», как называют эту процедуру больные), капельницы, уколы, килограммы огромных таблеток, которые не хотели глотаться и вставали поперёк горла… Об алкоголе
