При подходе к зеленой стене поневоле производим перестроение. Вперед выдвигаются два вьетнамца с острыми тяпальниками и, громко крякая при каждом ударе, начинают врубаться в заросли. Вслед за ними идет лейтенант, подавая им совершенно излишние распоряжения. За Стуловым, едва ли не наступая на пятки, вразвалочку тащится гигант Щербаков, пытаясь свести знакомство сразу с двумя маленькими вьетнамскими дамами, явно бальзаковского возраста. За ним бодро шагают трое удивительно похожих друг на друга вьетнамцев. Втайне я возлагаю на них наибольшую надежду. Они и держатся как-то увереннее, и экипированы лучше всех. Только у них есть современные автоматы, пусть и старые. Только у них нормальные ботинки на ногах и надежные веревки, притороченные к поясам. Самыми последними идем мы с Лау Линь.
Она весело щебечет, рассказывая последние новости о трудностях тренировок и долгого ожидания встречи, а я поддакиваю ей, галантно подавая руку, когда требуется перебраться через упавший ствол дерева или перепрыгнуть через русло ручья. В свою очередь, повествую о наших злоключениях, рисуя при этом свои собственные подвиги в самом лучшем свете. Лау Линь то и дело ахает и всплескивает руками. (Видимо, способности неплохого рассказчика проявились во мне уже тогда.) И я с удовольствием и бойко живописую ей о том, как нас бомбили по дороге и какие события происходили вокруг нашей группы в последние несколько дней.
Примерно через час мы спустились с пологого холма настолько, что растительность коренным образом поменялась. Плотно перевитые колючими лианами кустарники уступили место и более толстым деревьям, и более свободным пространствам. Соответственно и двигаться стало несколько веселее. А даже маленькое увеличение скорости, в свою очередь, привело к тому, что мы как-то незаметно размазались по лесу. Собственно, ничего страшного в этом не было. Мы слышали голоса наших попутчиков, стук ножей по ветвям, хруст шагов. Вокруг нас беззаботно щебетали птицы и носились вездесущие обезьяны, оглашая окрестности противными криками. Моя левая рука уже давно перекочевала на талию девушки, и вначале довольно содержательный разговор плавно перетек в некое любовное воркование. Но вскоре я ощутил некий дискомфорт в животе и, извинившись перед спутницей, поспешил углубиться в гущу зарослей. Облегчившись от не пошедшего впрок обеда, принялся шарить по карманам в поисках клочка бумажки. В лагере с этим вопросом было значительно легче. Отработанных телеграмм всегда было с избытком, и проблем в гигиеническом плане обычно не возникало. Но теперь… Никаких старых писем у меня уже не сохранилось (все пришлось оставить в нашей воинской части), а пользоваться листьями неизвестных растений было крайне опасно. Наконец я нащупал лист какой-то бумаги и с вздохом непередаваемого облегчения вытянул его из кармана брюк. Это был тот лист, который передал мне лейтенант.
«Может быть, там что-то важное», — подумал я и развернул его.
Но оказалось, что ничего особо ценного в нем не содержалось. Обычный список участвующих в поисковой операции ополченцев, выданный Стулову просто для сведения. Помимо напечатанных на англоязычной машинке пронумерованных фамилий, там были указаны и года рождения. Обуянный любопытством я пробежался глазами по списку и от удивления едва не выронил его из рук. Моя юная на вид подружка, которой я давал никак не более восемнадцати лет, оказалась 45-го года рождения! То есть она была на целых три года старше меня! Меня словно бы облили ледяной водой. Уж никак я не мог подумать.
Это теперь, через более чем тридцать лет после описываемых событий, я как-то более спокойно отношусь к проблеме разницы в возрасте, а в тот момент это было просто крушением всех устоев. «Ничего себе, — растерянно бормотал я, выбираясь обратно к временно оставленной спутнице, — вот это сюрприз! Вот это казус! Да она мне чуть ли не в матери годится!»
Видимо, обуявшие меня переживания так явно отразились на моем лице, что когда я подошел к Лау Линь, она встревожено схватили меня за руку.
— Ты как-то плохо выглядишь, — произнесла она с нескрываемой озабоченностью. — У тебя ничего не болит?
— Голова с утра болела, — простодушно соврал я, — да вот еще и живот что-то расстроился.
Выслушав мои жалобы, девушка ощупала мой мокрый от пота лоб и зачем-то развела веки левого глаза.
— О-го, — с неудовольствием произнесла она, — и глаза у тебя покраснели. А тебя случайно не знобит?
— Вроде нет, — пожал я плечами, — а как это понять?
— Холодно становится, — потерла ладонями Лау Линь, — руки начинают как бы стонать, и ступни ног… как бы немеют и не слушаются.
— Да вроде нет, — испуганно потряс я одной ногой, — кажется, пока не стонут.
— Все равно, — решительно заявила она, расстегивая свою санитарную сумку, — тебе надо принять лекарство.
Заботливо скормив мне пару каких-то горьких-прегорьких порошков, она дала мне запить их из своей фляги, и мы двинулись вдогонку за ушедшими. Теперь я шел не так расслабленно и беспечно, больше прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, нежели к внешним раздражителям. Заболеть мне совершенно не улыбалось, тем более что я был изрядно наслышан о губительных последствиях для белого человека местных болезней. Вскоре какой-то шум послышался справа, и я незамедлительно повернулся в эту сторону. Из густых банановых зарослей, застегивая на ходу бриджи, выбирался Щербаков.
— Ой! — смутился он, завидев нас. — Прошу пардону. Что-то несет меня сегодня. С чего бы это?
— Меня тоже протащило, — отозвался я. — Мне кажется, Лау Линь подозревает, что я чем-то заболел. Лекарства даже дала. Возьми и ты. Черт его знает, что мы с тобой подхватили! Лучше заранее предохраниться от возможной заразы.
— Предохраняться вообще-то не мужское дело, — подмигнул мне Толик, — но съесть что-либо я не откажусь, пусть даже это будет и лекарство.
Из-за всех задержек и проволочек мы настолько отстали от основной команды, что даже наши призывные крики не возымели никакого ответного действия. Лес был абсолютно безмолвен.
— А что мы сомневаемся, — предложил я после недолгого раздумья, — пойдем в прежнем направлении. Солнце светило сзади в правое ухо и, следовательно, надо так же по отношению к нему и держаться.
— М-да, — нехотя согласился Щербаков, судорожно морщась от только что проглоченного лекарства, — пожалуй, так и поступим. Поскольку компаса у нас нет, будем действовать так, как учили в полковой школе. В конце концов, рано или поздно, мы непременно уткнемся в болото и просто будем обходить его по дуге. Никуда наши командиры не денутся. В крайнем случае, немного постреляем, — звонко прихлопнул он по прикладу винтовки. — На выстрелы все точно сбегутся.
Вот так в неизвестности мы прошагали еще порядка сорока минут, пока под ногами не захлюпала зеленая предболотная жижа.
— Слышите? — подняла указательный палец к укрывавшим нас кронам деревьев Лау Линь. — Кажется, самолеты летят.
— Куда? К нам? — не поверил ей Щербаков.
Но через несколько секунд всеобщего напряженного молчания он тоже утвердительно кивнул головой:
— Действительно, летят…
— И даже с нескольких направлений, — прошептал я. — Как бы со спины, чувствуешь? И в то же время с запада…
Мои слова были прерваны громовым раскатом, словно бы разразившимся над нашими головами. Один удар, второй, третий.
— Это наши ракеты! — обрадованно воскликнул Анатолий. — Я слышал от ракетчиков, что есть приказ запускать «летающие столбы» пачками по три штуки, чтобы увеличить вероятность попадания и уменьшить возможность уклониться от них. Какое-то время вверху продолжала грохотать канонада, но вдруг словно по команде вся эта вакханалия разом закончилась.
Вы наверняка знаете, а если нет, то догадываетесь, что тишина во время войны настораживает солдат, пожалуй, даже больше, нежели грохот снарядных разрывов или непрерывная ружейная пальба. Тишина для войны неестественна, и поэтому кажется крайне опасной. Вот и для нас внезапно наступившая тишина явилась своеобразным вестником, предвещавшим нечто совершенно ужасное. Поэтому мы продолжали свое движение с определенной опаской, непроизвольно прижимаясь друг к другу плечами и тревожно озираясь. Руки наши напряженно сжимали оружие, а указательные пальцы прочно утвердились на спусковых крючках.
Через несколько минут впереди различаем некий просвет в почти непроходимой чаще и, естественно, направляемся к нему. И хотя безумно хочется поскорее выйти на открытый воздух из-под душного и плотного лиственничного полога, но на самой опушке мы все же опасливо замираем. Стоим некоторое время неподвижно, едва дыша, всеми шестью ушами прислушиваясь к окружающей нас тревожной тишине.
— Слышите, — в явно видимом смятении поднимает палец вверх Щербаков, — что-то… где-то… словно бы посвистывает!
