а он сам только что, при всех людях, заверил, что не питает к Амунду подозрений.
– Б-благодарю тебя, – сказала Брюнхильд и чуть дрожащими от волнения руками взяла чашу.
Венцеслава рядом с ней вздохнула так, будто сестра у всех на глазах бросилась на шею чужаку.
– И раз уж переданное вами благословение богов так хорошо мне помогло, – Амунд перевел взгляд с Брюнхильд на Хельги, – я считаю справедливым немного отдать вам назад.
– Твои дары прекрасны и достойны этого случая, – кивнул Хельги.
Хотя чем дальше, тем сильнее он осознавал, что потерю сына и удачи ему не возместят ни три, ни даже четыре серебряные чаши.
– Я говорю не только о дарах. Мы с тобой имеем средство заключить более тесный союз. – Амунд вновь глянул на Брюнхильд, прижимавшую к груди чашу с орлом. – И тогда моя удача… послужит нам обоим.
Даже в своем волнении Брюнхильд оценила, как тонко и любезно Амунд сделал свой намек: предлагал помощь, не тыча Хельги в глаза его нынешней слабостью. Сейчас решится ее судьба; Брюнхильд едва держали ноги, но руки ее были заняты драгоценной чашей, и она стиснула ее изо всех сил. Казалось, она падает… нет, летит, и шумит в ушах ветер, поднятый крыльями исполинского орла…
Но Хельги нахмурился. Даже сделанный самым любезным образом, намек на то, что он нуждается в подкреплении чужой удачей, покоробил его, а признавать себя побежденным Хельги Хитрый не привык.
– Благодарю тебя за дружбу! – ровно, однако холодно ответил он. – Боги не вовсе оставили меня. Руны обещали мне скорое возвращение удачи и посоветовали как зеницу ока беречь те пути, по каким она вернется. Твою дружбу я считаю немаловажным среди этих путей, но в подпорках не нуждаюсь.
Брюнхильд не могла даже выдохнуть: воздух замерз в груди и причинял боль. Пока шел разговор двух князей, она сама не знала, чего хочет, металась между тревогой и надеждой, но не смогла бы сказать, чего боится и на что надеется – на согласие Хельги принять это спрятанное под личину сватовство или на отказ?
Но когда отец отказал, душу вместо облегчения залила холодная боль разочарования. Теперь Брюнхильд знала: согласись отец отдать ее Амунду, она рыдала бы от тревоги за будущую свою жизнь с князем ётунов, но тем не менее пошла бы с ним по доброй воле. Смелой девушке не одолеть искушения, которое так или иначе встает перед каждой девой, достаточно созревшей, чтобы покинуть родное гнездо. И почему дев так влечет неведомое – чем больше рек и лесов отделяет ее от дома жениха, тем охотнее она пускается за ним? Понимая, что новая жизнь будет совсем иной, что путь в нее лежит через смерть себя-прежней, она стремится пройти через дремучие чащи Кощея, чтобы вновь выйти в белый свет другой собой, совсем другой…
– Своим добром каждый вправе распоряжаться, как знает, – ответил Амунд, и в его низком голосе не слышно было ни разочарования, ни досады. – Но за то, что было мне даровано, я благодарен по-прежнему и надеюсь, что мои дары послужат к возвращению вашей удачи.
Он повернул голову, и Брюнхильд встретила его взгляд. Разочарования не было и в глазах его: скорее обещание, призыв к надежде. Иная дева обиделась бы на то, что он не опечален отказом, но Брюнхильд поняла иное. Отказ Хельги вовсе не заставил Амунда оставить свою цель. Чаша с орлом – залог постоянства его желаний, и повелитель зимних бурь не намерен складывать крылья.
* * *
Подали сваренное жертвенное мясо, каждый из князей поделил его между своими людьми. Пока ели, разговор шел сдержанный, но мирный. Мужчины выспрашивали у Амунда подробности поединка с буртасом, он рассказывал о дальнейшем пути: вверх по Дону до самых истоков, там на реку Шат – приток Упы, потом через Упу на Оку и далее на запад, до волока с Жиздры на Болву – верхний приток Десны. На Оке заканчивались владения хазар, да и там подчиненность насельников-вятичей выражалась лишь в том, что они раз в год передавали через заезжих хазарских торговцев связки мехов в дар кагану или хакан-беку. Путь вниз по извилистой Десне, хоть и очень длинный, больших трудностей не представлял, к тому же помогало течение, поэтому проход по ней времени отнимал вдвое меньше, чем по Дону. И тем не менее путь от Хазарского моря растянулся на четыре с лишним месяца.
Брюнхильд больше не приближалась к Амунду, но видела, что разговор этот всех увлек. Даже когда жертвенный пир закончился и пришла пора расходиться, у подножия горы Предслав, Рагнар, Избыгнев и еще кое-кто из бояр не сразу расстались с Амундом, а еще какое-то время стояли возле лошадей, беседуя.
– Ну, что он сказал – скоро восвояси собирается? – спросила у мужа Венцеслава, когда те двое наконец нагнали Хельги и его дочерей.
Было ясно, кто такой этот «он» – Амунд ухитрился занять собой все мысли киян. И, наверное, не только из-за роста.
– Сказал, еще дней пять, надо им лодьи поправить, а иные и заменить – износились в пути. Мои отроки говорят, сами видели на причале, борта изрублены, все в заплатах, кое-где стрелы засели, так наконечники и видны до сих пор.
– А мы завтра поедем доспехи смотреть! – воскликнул Рагнар, у которого блестели глаза и на щеках горел яркий румянец.
– Какие доспехи? – спросили обе сестры разом.
– Ну того, буртаса. Поединщика. Он же их с собой привез. Это его добыча!
– Чего же не привезти? – поддержал Предслав. – Там наруч, поножи – я сам бы не отказался.
– И ты поедешь? – Венцеслава брезгливо сморщилась при мысли об этих запыленных, пропахших потом и кровью доспехах из кожи и железа.
– Да больно охота посмотреть, правда ли тот волот так огромен был! – подмигнул Предслав.
– Чудно, что еще один такой сыскался нашему в версту! – засмеялся Рагнар.
– Никакой он не наш! – оборвала брата Венцеслава. – Чего еще не хватало! Вы что, прямо к нему поедете, в Ратные дома?
– Почему – к нему? Это наши Ратные дома! Что ты накуксилась-то на него! Не съест он нас!
Брюнхильд ничего не сказала, но слушала внимательно. Еще пять дней Амунд останется в Киеве. Она не знала, дадут ли ей что-нибудь эти пять дней – да и что могли бы дать? Увидит ли она за это время Амунда хоть раз? Если бы ее спросили, зачем она хочет его увидеть, она бы не ответила. Но ее тянуло к нему, тянуло его видеть, смотреть в его темно-голубые глаза,
